Сумрачный красавец - Жюльен Грак Страница 5

— Знаете, Кристель прямо-таки увлечена им. Они вместе купаются, играют в теннис. Всем кажется, что из них могла бы выйти чудесная пара. Но я не думаю, что Кристель может сделать кого-то счастливым. Она ведь поступает по — своему, живет своим умом. В буквальном смысле. Она существо рассудочное. По-моему, ничто так быстро не высушивает женщину, как рассудочность. И ничто не губит ее так быстро, как высокомерие. А Кристель высокомерна, она изображает из себя принцессу, держится на расстоянии, точно какой-то сфинкс. Но я вовсе не желаю очернить ее в ваших глазах, дорогой Жерар.

Такая щепетильность тронула меня: быть может, я ошибся? Ведь я усмотрел в ее враждебности нечто большее, чем простое проявление женского соперничества. Достаточно взглянуть на Ирэн, роскошную брюнетку, и сразу понимаешь: она — прежде всего женщина, со всеми желаниями, потребностями и предрассудками, присущими дочерям Евы. В жизни не встречал женщины, до такой степени обезличенной своей принадлежностью к женскому полу: в ее присутствии с языка слетают самые банальные, самые затрепанные комплименты. Неудобно говорить, однако бросается в глаза: этот рот, эти бедра, эти груди жаждут, чтобы их ласкали — рукой, губами, исполненными вожделения словами, они знают, что созданы для этого, и только для этого. Но свойство, которым большинство женщин гордились бы, Ирэн ощущает как унижение, она завидует Кристель — она, безмолвно пребывающая в темнице собственного тела, завидует воздушности Кристель, ее способности волновать воображение, будить мечты скорее, нежели чувства. Такого рода зависть встречается весьма редко, ибо люди считают ее нелепой: но мне показалось, что именно ею было проникнуто слово "сфинкс", так небрежно оброненное Ирэн.

Когда-нибудь я напишу новый, приближенный к современности вариант сказки "Красавица и Чудовище". Это будет история о женской ревности, где убийца растерзает свою жертву, как делали вакханки. История о муках возвышенной души, которая бунтует против своей прельстительной оболочки, чувствуя, что неизбежно станет такой, какой кажется, и разорвет на части соперницу, невзрачную и даже несколько худосочную, словно платоновская Идея. Эпиграф: Dramatis personae. Чепуха, конечно. Но мне обидно за Ирэн. Она была надушена восхитительными духами, и именно так, как, по-моему, ей следует душиться, то есть очень сильно. Человек должен принимать себя таким, каков он есть, и уметь использовать к своей выгоде то, чем наделила его судьба: это единственно разумный выход.

Когда мы вставали из-за стола, подошел Грегори и с напускным безразличием, пряча глаза, что действует сильнее, чем мольба, предложил мне и Анри сыграть с ним партию в миниатюрный гольф. Удивительно, до чего этот библейский пророк, привыкший общаться с призраками, любит тихие игры. С трубкой в зубах, возбужденный и сосредоточенный — этакое массивное воплощение спокойствия и выдержки, — он, должно быть, без конца думает одну и ту же мысль, в которой моменты этой усыпляющей игры становятся не пробелами, а знаками препинания. Наверно, мыслительный процесс у него похож на жевательный. Кажется, будто и пульс у него замедленный: такой он нелюдимый, такой неловкий. И тем не менее он, погруженный в бесконечные раздумья, тяжеловесный, с наслаждением попыхивающий трубкой, опередил нас на несколько проходов. А затем, сдерживая рвущееся наружу ликование, только чуть раскрасневшись, с достоинством угостил нас сигарами. Милый Грегори! Он был обворожителен.

4 июля

Проснулся рано, чтобы посмотреть, как над заливом восходит солнце. Самое приятное в этой гостинице, расположенной на берегу (ровный гул прибоя слышишь постоянно), — ее чудесный сад, ее липы, ее раскидистый кедр, ее наивные клумбы. Угол розовой черепичной крыши, выступающий над зеленью, в свете зари выглядел так по-деревенски мило, что мне захотелось зааплодировать. Утро было кругом отлакировано дождем, — на улице, между лужами, в которых отражались деревья, асфальт приобрел нежнейший голубовато-стальной оттенок. Повсюду раздавалось пение петухов, напоминавшее посетителю фешенебельного курорта о скромных утренних радостях: где-то там угадывались булочные с их маленькими, запряженными собаками тележками, террасы кафе, где официанты, посвистывая, расставляют складные стулья, садовые калитки с певучими колокольчиками, словом, какой-то добродушный Монпарнас, приправленный деревенским озорством.

Я встретил Жака у купальных кабинок. Мы окунулись в холодную воду, точно в купель, побарахтались там, хохоча и брызгаясь, как щенки, похлопали друг друга по спине и залезли обратно в шаткие кабинки. Затем, еще облепленные мокрым песком, уселись рядом и в утреннем холодке чинно выкурили первую сигарету, по очереди, как курят трубку мира, очарованные друг другом, словно два юных пажа, которые отдыхают после дружеского единоборства, твердо веря: эта веселая возня, эта умиротворяющая разминка — лучшее, что бывает у них за весь день.

Я догадался, что ему, как и мне, хочется поговорить о Кристель, и он неуклюже пытается перевести разговор на эту тему, необычайно важную для него. Но ему никак не удавалось преодолеть смущение, и вот, наконец, после нескольких неудачных попыток он отчаянно ринулся вперед.

— Что вы думаете о Кристель?

Какая дерзость!

— Кому же о ней здесь и думать, как не вам?

— Знаю. Ведь у меня с ней интрижка, верно? Так все здесь считают. Удивительное дело. Как будто с Кристель возможны такого рода отношения. Это все равно что (он не сразу нашел нужные слова), все равно что голыми руками хвататься за раскаленное железо…

Я вздрогнул. Это сравнение, эта застенчивая исповедь разом открыли мне, насколько истинные чувства Жака далеки от простой дружеской привязанности, которую, по общему мнению, он испытывает к Кристель.

— … Кристель сбивает меня с толку. Не могу подобрать более подходящего определения. Она так молода и в то же время так уверена в себе. Ее движения, ее лицо, звук ее голоса, — во всем чувствуется эта уверенность. Как описать необычное, покоряющее впечатление, которое она на меня производит? Иногда такими бывают зрелые люди, и это в порядке вещей, но в столь юном существе подобная сила воздействия — явление исключительное. Вы согласны со мной?

— Согласен, и более того, считаю, что невозможно выразить это яснее. Но вы не были бы так озадачены, если бы не угадывали в ней и что-то еще.

Он закурил вторую сигарету.

— Не хотите немного пройтись?

— С удовольствием.

— Вас ведь тоже интересует Кристель. Нет смысла отрицать, — скороговоркой продолжал он, — я это знаю, я точно это знаю. Но не собираюсь устраивать вам сцену ревности.

Он улыбнулся.

— Думаю, это было бы не к лицу ни вам, ни мне.

И тут у меня удивительным, непостижимым образом сорвались с языка слова, которые, как мне до сих пор кажется, произнес не я:

— Она не создана ни для вас, ни для меня…

Мы остановились. Жак странно взглянул на меня. Набежавшее облако набросило на все окружающее серую тень. Безлюдный пляж вдруг стал мрачным, холодным. Какой необычный оборот приняла наша беседа, в считанные секунды, без видимой причины! Так бывает во сне: связная последовательность образов прерывается, и ты, войдя в гостеприимно распахнутую дверь, внезапно оказываешься в бескрайней ледяной пустыне, где царит горе и ужас, а с неба льется скудный свет.