Дневник плохого года - Джозеф Максвелл Кутзее Страница 5

Австралийский парламент готовится ввести антитеррористическое законодательство, на неопределенный срок отменяющее целый ряд гражданских свобод. Для характеристики реакции правительств Соединенных Штатов, Великобритании и вот теперь Австралии на террористические атаки правильнее всего использовать слово «истерическая». Слово не плохое, не лишенное образности, однако сути явления оно не объясняет. Почему наши правители — в большинстве своем флегматичные люди — неожиданно демонстрируют истерию в ответ на булавочные уколы терроризма, в то время как десятилетиями они преспокойно занимались своими делами, отлично зная, что в глубоком бункере где-то на Урале враг, держа палец на кнопке, только и ждет провокации, чтобы стереть с лица Земли их города?

Одно из объяснений заключается в следующем: новый враг иррационален. Старые советские враги были вероломны и даже дьявольски коварны, однако они не были иррациональны. Они играли в ядерную дипломатию, словно в шахматы: в их арсенале имелся так называемый ядерный ход, но решение сделать этот ход в конечном счете было бы рациональным (подход к принятию решений, основанный на теории вероятности, считается сверхрациональным, хотя самой своей природой предполагает риск и волю случая), что характерно для решений, принимаемых на Западе. Таким образом, обе стороны играли по одним и тем же правилам.

Слово «интуиция» было произнесено, и произнесено мной. Я рискнул, сказал наудачу, но оно сработало. Какая уважающая себя женщина станет отрицать наличие у себя интуиции? Вот как получилось, что мои суждения, написанные начерно, многократно исправленные, должны подвергнуться Аниному (ее зовут Аня) разбору и пройти через Анины руки, через руки Алана и Ани, А А из квартиры № 2514, даже несмотря на то, что эта Аня в жизни не занималась редактурой, и даже несмотря на то, что у Бруно Гайстлера из «Миттвох Ферлаг ГмбХ» хватает сотрудников, отлично умеющих превращать диктофонные записи на английском языке в высшей степени упорядоченные печатные тексты на языке немецком.

Новый спор, однако (продолжим объяснение), ведется вопреки нормам рациональности. У русских выживание (выживание нации, которое в политике означает сохранение государства, а в межнациональных шахматах — способность продолжать игру) было наименьшим из требований. Исламских террористов, напротив, вовсе не заботит выживание, ни на индивидуальном уровне (жизнь земная ничто по сравнению с жизнью после смерти), ни на уровне национальном (Ислам больше, чем нация; Бог не допустит поражения Ислама). Террористы также не интересуются рациональным исчислением затрат и прибыли; взорвать врагов Аллаха достаточно, стоимость взрыва, в денежном или в человеческом эквиваленте, неважна.

Это одно объяснение, почему «борьба с терроризмом» является особой разновидностью войны. Однако есть и второе объяснение, не столь широко обсуждаемое, а именно: поскольку террористы — не враждебная армия, а вооруженная криминальная группировка, за которой не стоит ни одно государство и которая не провозглашает своей родиной ни одну страну, конфликт, в который они нас втянули, в корне отличается от конфликтов между государствами и должен разрешаться в соответствии с иным сводом правил. «Мы не вступаем в переговоры с террористами, так же как не вступаем в переговоры с преступниками».

Для государства вопрос о том, с кем иметь дело, является весьма щекотливым. Силу имеют только договоры, заключенные государством с другими государствами. Как правители этих государств пришли к власти — вопрос вторичный. Любой правитель соперничающего государства, однажды признанный, далее рассматривается как партнер, член лиги.

Я поднялся. Сейчас я вас покину, сказал я, не хочу мешать вам читать. Будь на мне шляпа, я бы ее снял, такой старомодный жест очень подошел бы к случаю.

Погодите, сказала она. Сначала мне хотелось бы узнать, что это будет за книга.

Строго говоря, записи, над которыми я сейчас работаю, — не книга, сказал я, а эссе для книги.

Господствующие правила, определяющие тех, кому позволено играть в войну, и тех, кому не позволено, составляются национальными правительствами с учетом собственных интересов; я не знаю ни одного случая, когда бы эти правила выносились на рассмотрение общественности. В сущности, эти правила определяют дипломатию, включая использование вооруженных сил в качестве крайней дипломатической меры, на уровне сугубо межправительственных споров. Нарушение этого метаправила наказывается с особой суровостью. Отсюда и Гуантанамо-бей, не столько лагерь для военнопленных, сколько наглядный пример ужасов, могущих произойти с людьми, которые играли не по правилам.

В новое австралийское законодательство включен закон, запрещающий одобрительно отзываться о терроризме. Вот вам и узда для свободы слова; впрочем, завуалировать эту функцию даже не пытаются.

Какому разумному человеку захочется одобрительно отзываться об исламских террористах, об этих закоснелых юных святошах, которые взрывают себя в общественных местах с целью убить людей, обозначенных ими как враги веры? Разумеется, никакому. Тогда почему вышел этот запрет, если только он не является абстрактным — этаким абстрактным нарушением закона о свободе слова? Причин две. Во-первых, потому, что, хотя сбрасывать с большой высоты бомбы на спящую деревню — акт в не меньшей степени террористический, чем взрывать самого себя в толпе, одобрительно отзываться о воздушных бомбардировках вполне законно («Шок и трепет»). Во-вторых, потому, что террорист-смертник не лишен трагического ореола. Только в очень черством сердце не найдется сочувствия к человеку, у которого все родственники погибли под израильскими бомбами и который обматывается взрывчаткой, полностью отдавая себе отчет в том, что никакого рая с гуриями не существует. Скорбящий и гневный, идет он уничтожить убийц, чем больше, тем лучше. Фраза нет иного выхода, кроме смерти является не просто знаком, но, скорее, определением трагедии.