В/ч №44708: Миссия Йемен - Борис Щербаков Страница 5

На улице можно было часто увидеть «делегацию» с гор — впереди важно шагает глава семейства, в традиционной юбке, с кривым кинжалом — «джамбией» под пупком на животе, автомат Калашникова за плечом, а за ним семенят 3–4 жены, чаще всего, в черных хиджабах, иногда в более цветастых национальных платьях, но все, безусловно, с «закрытыми личиками», что твоя Гюльчатай. Таков порядок, и улыбку такая процессия могла вызвать только что у иностранцев, йеменцам же подобная маршевая дисциплина казалось вполне в порядке вещей. Настоящая «джамбия», кстати, по стоимости доходила до 4–5 тыс. Тогдашних долларов США, но это, конечно, с настоящей рукоятью из кости абиссинского носорога. Но это понятно.

С юбками этими связано мое первое серьезное разочарование! Утром следующего после прилета дня я вышел на «фок» четырехэтажного дома, (так называлась на нашем русско-арабском сленге плоская крыша). Осмотрелся вокруг, все незнакомое, горы пооддаль, минаретов сорок-сороков, пыль на улицах, а по улицам расхаживают фигурки в юбках, много фигурок, и лишь некоторые фигурки — в брюках. «Мать честная, сколько девчонок!» — пронеслось в голове, «И чего ж там говорили, что с этим делом в Сане — полный облом, а тут, на тебе!!».

Радость моя была недолгой, ровно до того момента, как я спустился с крыши на грешную землю и воочию уже лицезрел перед собой толпу йеменцев, всех мужчин как один, и всех, естественно, в юбках, ну одежда у них такая мужская повседневная, юбка. Не килт, конечно, но тоже оригинальный элемент культуры, причем в обоих Йеменах на тот впериод времени.

А в первый же день я столкнулся с еще одним специфическим феноменом. Нас привезли к жилому дому, больше похожему на гигантскую глинобитную хату о четырех этажах, цвету белого, сказали, что это и будет, дескать, ваш дом теперь, под названием «Хабура». Хабура это искаженное сокращение арабского «дар-аль-хубара», т. е. «Дом Специалистов», и по иному никто и никогда этот островок советской военной миссии в Сане не называл. Мы вышли из автобуса, размялись, и смело взялись за ручки чемоданов, чтобы двигаться на 3-ий, по-моему, или на 4 этаж, где нам выделили комнату на двоих с Толиком. Старожилы — переводчики, улыбаясь, нас отстранили от этой затеи, взяли чемоданы и потащили их наверх, как заправские белл-бои в отелях. Мы переглянулись, удивились, но потопали за своими вещичками вверх по крутой каменной лестнице, освещаемой лишь некрупными выбоинами в стене, в размер книги разве что, которые оказались окнами в традиционно арабском понимании (экономия каменной прохлады за счет сокращения воздухотока, этот архитектурный императив я потом часто встречал в старых постройках — до-кондиционерного века — практически всех арабских стран, а тогда было в диковинку!.) Идем за чемоданами. На втором этаже глаза стали вылезать из орбит и дыхание стало напоминать последние секунды жизни затравленного бегемота. «Вы передохните, ребята», — посоветовали товарищи. Можно подумать, у нас был выход!!!

При высоте над уровнем моря в 2000 м., близости к Экватору (14 параллель все-таки), уровень содержания кислорода в Санском воздухе редко превышал 60 % от привычной нам нормы, к чему, надо сказать, по молодости адаптируешься довольно быстро, неделя — две. В худшие годы активного солнца (и по весне) — еще ниже, говорят, доходило до 25 %. Это уже за гранью, по-моему. Так что дыхалку мы потом долго восстанавливали, отлеживаясь на панцирных сетках армейских кроватей. Гипоксия, однако. Предупреждать надо!!! А потом, через месячишко — два — даже в футбол с похмелья сыграть — нипочем. Ко всему привыкает человек, поистине…Справедливости ради, надо сказать, что через год примерно, когда я уже совсем расслабился на предмет кислородной недостаточности, после бессонной покерной ночи и литра выпитого виски «HAIG», я, все-таки, чуть не «отрубился», говоря простым языком, прямо на улице в погожий солнечный весенний денек — в просторечьи это называется нарушение мозгового кровообращения, впрочем, чему ж тут удивляться при таких мозгах! Шел парнишке всего лишь…. 24-ый год.

Из самых ярких первых впечатлений: «общага», необходимость делить свое жизненное пространство с кем-то, в моем случае с Толиком, и еще с несколькими переводчиками, правда, те жили все в своих комнатах, как «деды», но кухня, туалет типа сортир, тот что «с ногами», все общее. В первый же день, вернее, вечер, нам было «стариками» предложено проставиться, с приездом, и за дружеской переводческой попойкой не заметили мы, как и выпили и съели все, что с собой удалось провезти через две границы. Черный хлеб, ясное дело, килька с селедкой — шли на ура. Но было не жалко, ей богу. Вообще, быт молодых офицеров отличался крайним аскетизмом, об этом я еще расскажу.

Следующее шоковое впечатление, после Москвы 1977 г. (, если кто помнит зрительно как все тогда у нас выглядело в магазинах) — изобилие. Продуктовые лавки ломятся от всяких банок — склянок, пакетов-коробочек, все яркое, все на иностранных языках — в общем, представили наш 1993–1994 г. где-то, с поправкой на мусульманство — совсем нет спиртного (в продаже) и совсем нет свинины. Главное тогда это было все доступно, в принципе, хотя в местных магазинах продукты в конечном счете мы покупали не всегда, часто обходясь закупкой базисных продуктов, круп, консервов, алкоголя, естественно, через «Внешпосылторг», через так называемый «кооператив». Расчеты «кооперативов» до сих пор храню, как напоминание о тех экономных, прямо скажем, временах. O чем вы говорите!!! Каждый лишний реал, каждый филс потенциально мог использоваться для покупки джинсов, виниловых дисков «Beatles» или URIAH HEEP по выписке из Сингапура, музыкальных кассет в городских магазинчиках — дуккянах, японской техники и пр. и пр. Верхом безрассудства казалось тратить заветную валюту на какие-то тривиальные яблоки с помидорами, обходились весьма ограниченным рационом.

…Яркое, какое-то радиоактивное, солнце, высушенный пыльный воздух, и белые стены белых домов, мечетей, заборы тоже белые, все белое, даже машины. Машины яростно гудят, день и ночь, без перерыва на обед, без особого смысла, ибо дорогу все равно никто никому никогда не уступает, а движение повинуется некому высшему алгоритму, что помогает избегать неминуемых ежесекундных аварий — какафония стоит страшная, заснуть почти невозможно, только под наркозом. Но в 4.30 утра — первая утренняя молитва, обязательная, каждый день, а по праздникам еще и с бонус-треком на 30 лишних минут пения муэддина. Самое яркое впечатление о том времени, когда дом, где я временно жил, располагался в микрорайоне непосредственно под мечетью. Наверное, с той поры я такой и нервный.

До сих пор на губах ощущения первых заморских диковинных продуктов, невиданных в Москве соусов, стоит в носу запах йеменских денег, сладковатый и нечистый, запах дешевых поддельных парфюмов, коими обильно поливались местные жители в отсутствие, видно, достаточного количества чистой воды, — и сейчас нет, да услышишь этот запах в толпе, повернулся — ба! Здравствуй, молодость моя!. Но это все — бытовые зарисовки, кому это сейчас, в пору нашего капиталистического изобилия и разврата, интересно. Тогда было очень даже интересно, но, какова же была моя печаль, когда вдруг оказалось, что все эти первые впечатления могут в одночасье остаться и последними — так стали развиваться события в Счастливой Аравии осенью 1977 г.