Танец мотыльков над сухой землей - Марина Москвина Страница 5

* * *

Юра Ананьев — дрессировщик медведей и разного другого зверья — был универсальным драматическим актером. На сцене «Уголка Дурова» он создал настолько точный и колоритный образ Владимира Леонидовича Дурова — с усами, лихо загнутыми кверху, в камзоле с большими карманами, набитыми печеньем и вафлями, рубашке с кружевным воротником, атласных шароварах по колено, шелковых чулках и золотой бабочке, что казался достовернее самого Дурова.

Юра был Дедом Морозом — от Бога, и если новогодний Саваоф и впрямь существует, то это исключительно Юрин типаж.

Он мог принять любое обличье и всегда попадал «в яблочко», ничего случайного, каждая деталь костюма, грима — работала на образ.

Как-то я звоню ему:

— Юр, привет, как дела?

— Ужасно, — сказал он. — Сижу, гримируюсь под Нелюдя. Режиссер поручил мне роль Нелюдя, а как он выглядит — понятия не имею…

* * *

Я — Люсе, нежно:

— Ты моя Полярная звезда…

— А вы — мой Южный крест, — отвечает Люся.

* * *

Леня в Уваровке:

— Мы тут под елками встретились, три мужика — я, Миша и Женя, и все про груши говорили, про грибы. Поговорили минуты три и разошлись. Они про помидоры стали говорить, а мне это было неинтересно.

* * *

Наш сосед Женя долго и старательно прививал грушу к рябине и в конце концов добился успеха! У него народились маленькие горькие груши.

* * *

Женя — бывший милиционер. Лев кому-то его представил:

— Женя — наш большой друг, он нам лук сажал.

— Что «лук»! — сказал Женя. — Я людей сажал!

* * *

Летчик-испытатель Марина Попович поведала мне, что многие очевидцы, попавшие к инопланетянам, дружно отмечали — те совсем лишены эмоций. Может быть, это были роботы, неизвестно, в общем, они называли людей «животные с эмоциями». И очень удивлялись: «Как вы — с такой бурей эмоций — не уничтожили еще друг друга?..»

— Не понимают, — сказала Марина Лаврентьевна, — что у нас тут все равно торжествует любовь!

* * *

Куда-то мы ехали на поезде и остановились ночью в Гусе-Хрустальном. Нижнюю часть окна закрывали шторы, а верхняя была открыта. Вдруг за окном чудеса сияющие поплыли по воздуху — честейшие Херувимы и славнейшие без сравнения Серафимы…

Я:

— Леня! Леня! Что это???

А это пришли работники хрустального завода продавать на станцию свои изделия в три часа ночи.

* * *

— Ну, как ты жила без нас все это время? — спрашиваем мать мою Люсю, вернувшись из дальних странствий.

— Прекрасно, — она отвечает. — Мне вас отлично заменял зефир в шоколаде!

* * *

В моей передаче «Будильник» на телевидении Ананьев снимал козла. Почему-то из «Уголка Дурова» за ними не приехала машина. Мы вышли на дорогу. Я подняла руку, голосую, а Юра с козлом отошли в сторонку. На мой зов остановился какой-то драндулет.

Я — приветливо:

— Нам нужно с вами подвезти одного козла.

Пока водитель пытался переварить эту информацию, Юра стремительно затолкал козла в машину и сел сам.

— Но вы ведь сказали — одного! — обиженно проговорил шофер.

* * *

— Я был на даче, в деревне, — сказал художник Виктор Чижиков, — и никакого это мне удовольствия не доставило. Плохая погода, все время дождь. Там, правда, Коля Устинов рисовал книгу — воспоминания Коровина. И вот из этих воспоминаний вырисовывается образ Шаляпина как ужасного скопидома. Такой у него бас, диапазон, такие роли — Борис Годунов и так далее. А при этом — жмотина и крохобор.

* * *

Яков Аким познакомил меня с художником Евгением Мониным.

— Это такой человек, — сказал он, — помнишь у Ильфа? Не пройдет в дверь, пока не пропустит всех.

* * *

Евгений Монин:

— Ты знаешь, как меня осаждал один режиссер Одесской киностудии, чтобы я в его фильме сыграл Дзержинского? И не понимал, почему я отказываюсь от роли, где такое количество психологических сцен и крупных планов? Недели две длилась эта осада, мне тогда было не до смеха. Я объяснял ему, что я недосужий человек… А Лия Ахеджакова, с которой мы были тогда дружны, сказала: «Женька, соглашайся, тебе дадут квартиру с видом на Лубянку!»

* * *

Художники Николай Устинов и Евгений Монин поселились в гостинице в номере с одной очень большой кроватью.

— Ты можешь мне поклясться, — спросил Женя, — что моей чести ничто не угрожает?

* * *

К Тишкову пришли в мастерскую немцы, любители искусств. А у него в шкафу лежит каска фашистская, пробитая пулей. Он им хотел показать. Но переводчица не велела.

— Мы тоже не любим фашистов, — сухо сказала она. — И нам неприятно о них вспоминать и разговаривать.

* * *

Леня вернулся из поездки по достопримечательностям Украины.

— Я привез тебе подарок, — сказал он, — каштан с могилы родителей Гоголя.

* * *

Или — он говорит:

— Я привез тебе из Лондона… привет от Биг-Бена.

* * *

— Вот вас, художников — Лосина, Перцова, Монина и Чижикова, — зовут мушкетерами. Значит, Атос, Арамис, Портос и…

— Артроз! — подсказал Монин.

* * *

У меня есть рассказ «Метеорит» о том, как мужик уральский квасил капусту и в качестве гнета капустного, сам того не подозревая, использовал метеорит.

— Тебе надо написать серию таких рассказов, — предложил Тишков. — Например, человек, задавленный нищетой, идет вешаться, то есть не вешаться, а топиться — с веревкой и камнем на шее. А по дороге встречается ученый и говорит: «А ну дай сюда. Это метеорит!..» — и отваливает ему кучу денег.

* * *

В Царицыне накрапывает дождь, земля в кленовых листьях. Старик под зонтом, в слегка помятой шляпе и болоньевой куртке, с тряпичной сумкой, крошит хлеб голубям и воронам.

— Что же такое счастье? — он проповедует им. — Счастье всегда противоположно несчастью. Как планомерно достигается счастье? Борьбой против несчастья. Когда долго счастье бывает, тогда своего счастья не замечают, как сказал поэт. Чем же создается несчастье советских людей? Первое: враждебными происками империалистов. Второе: проявлениями эгоизма закоренелых эгоистов. А начало начал — в семье, как гласит пословица — сова не воспитает сокола…

* * *

— Я вечно поворачиваю руль не в ту сторону, в какую мне нужно, — сказал нам археолог Грязневич, — зато я всегда вижу что-то неожиданное…