Как делать погоду - Улья Нова Страница 5

Тогда, отчаянно вдохнув сырой, перченый от выхлопов воздух, я почувствовал, что во мне неожиданно распрямилась давняя, проржавевшая пружина. Ничего подобного я никогда не рассказывал ни одному человеку: «Бестолковое имя Митя и фамилия Ниточкин достались мне от отца. Однажды в ноябре, в субботу он собрал свои вещи в большую спортивную сумку, с какими теперь ходят курьеры. С какой я сам бегал по городу, работая курьером, лет через десять после того дня, когда отец сказал, что снова едет в командировку на Север. Когда он увернулся от материного поцелуя, вышел, тихонько прикрыв за собой дверь. И больше никогда не возвращался. Забыл, вычеркнул наш телефон из записной книжки и никогда не звонил. Даже просто спросить, как я, чем занимаюсь. Даже когда я сломал три ребра, упав с баскетбольной вышки. И в одиннадцатом классе, когда я три недели лежал с бронхитом. А между прочим, у меня его волосы: видите, непослушные и жесткие. Ни одна прическа не держится дольше недели, потом они снова принимают беспорядочное положение. Что бы я ни планировал, как бы ни намечал выходной или отпуск, всегда втайне надеюсь встретить отца в переходе, разминуться на едущих вверх-вниз эскалаторах, но потом догнать. Ищу его здесь, на бульваре, среди прохожих. А в Феодосии – среди гуляющих по набережной. Мечтаю, что каким-то чудом удастся узнать друг друга. Сесть вот так, как сейчас с вами, и немного поговорить. Вы хотели знать, кто я такой сам по себе? Я слышал, что каждый из нас постепенно обтесывается жизнью до человека-обиды, человека-удачи, человека-поражения, человека-боли, человека-ожидания. А еще до человека-пепла, человека-пожара, человека-пороха. До сотен других оформленных и окончательных людей. Происходит два-три случая, которые обрубают ненужные ветки. И ты упрощаешься до чего-то понятного, сводимого к одному слову. Смешному, печальному или вселяющему надежду. Но меня пока ничто не обтесало. Снаружи малознакомые люди могут принять меня за прохожего в кедах. За обычного парня в растянутой кофте с капюшоном. Который любит, когда перед глазами мелькают фотографии. Цветные иллюстрации. Чьи-нибудь лица. Со стороны меня можно принять за пассажира, который едет, прислонившись виском к стеклу. На заднем сиденье старенькой “Вольво” своего одноклассника Костяна, “Жигулей” материного второго мужа или электрички. Сидит, провожает глазами проносящиеся мимо привокзальные станции, депо, шлагбаумы, заборы, завивающиеся эстакады, удаляющиеся ленты автотрасс. Едет, смотрит в окно на дождь и чего-то ждет. Некоторые знакомые, бывшие друзья, сокурсники и коллеги подозревают, что я неусидчивый, неаккуратный, рассеянный. Бывают дни, когда у меня все валится из рук. Я нерешительный. Доверчивый. Меня легко обмануть и обломать. Сначала загораюсь, воодушевленно берусь за новое дело, будь то ремонт на кухне, работа курьером, разведение аксолотлей и аквариумных рыб. Но быстро разочаровываюсь, теряю интерес, догадываюсь, что к чему. Руки опускаются, я угасаю. Знаете, это на самом деле из-за того, что я всегда замечаю, когда кто-нибудь хитро щурит глаз. Или прячет свернутую взятку в карман. Когда я догадываюсь, как обстоят дела на самом деле, то не хочу ничего до конца понимать. Я боюсь признаться себе в том, что происходит вокруг. Из-за этого никак не могу обтесаться, я до сих пор расплывчатый и слегка никакой. Мать объясняет, что это отцовские гены. Они работают, даже когда я отшучиваюсь или грублю. Послушать ее – выходит, мы сплошь состоим из черт характера, заблуждений и придурей наших далеких предков. Получается, я сам еще не проявился, никем толком не стал. Как-то выходит, что постоянно поддаюсь, плыву по течению. Сначала меня направляла мать, настаивала, что надо окончить вуз. Потом советовали, как жить, что делать, начальник на работе, сокурсники, приятели. Появилась Алена, бывшая одноклассница, и тоже пыталась меня обтесать. Говорила, нужно всплывать, завоевывать имя и вес… Но самое главное – другое. Сидя за компьютером, обедая, поглядывая в телевизор и даже куда-то спеша, я постоянно выдумываю, как все сложится в моей жизни. Каждый раз в моих сказках о будущем происходит такая штука: “и-тут-откуда-ни-возьмись”, после которой следует цепь неожиданных событий, до неузнаваемости меняющих все вокруг. Что-то произойдет: скатерть резким движением сорвут со стола, ключ выбросят в море, где-то замкнет электропроводку, огромная сумма денег ляжет не на тот счет, неожиданно позвонят в дверь, в ящике электронной почты обнаружится новое письмо. Все резко изменится. Тогда я, наконец, смогу зачесать непослушные волосы назад, стянуть их в хвост, накинуть на плечи старую кожаную куртку отца, надеть на голову шлем с оранжевыми и алыми языками пламени. Тогда я, наконец, заведу мотоцикл и отправлюсь в настоящий и долгожданный жизненный путь. Пока я никто, но мне бы хотелось быть незаменимым, бороться за справедливость. Изредка начинаю подозревать, что жизнь не сводится только к зарплате, к пластиковой карточке, содержимое которой бодро растрачиваешь в магазинах обуви, мебели и одежды. Иногда догадываюсь, что надо хоть иногда, хоть немного менять мир к лучшему. И я мечтаю делать что-то для других в этом, видите, таком тревожном и ветреном городе. Где люди не замечают друг друга и больно толкаются в переходах. Я хотел бы выполнять по-настоящему важное дело, которое изменит меня и навсегда превратит, как вы это правильно сказали, из вороны в самурая. Не в прямом, а в переносном смысле. Или все же в прямом».

По ходу моего безостановочного монолога старикан пару раз высморкался в необъятную клетчатую тряпицу, отыскал в кармане и надвинул до глаз черную вязаную шапку, укутался в тулуп-пуховик и тихо пробормотал что-то в бороду.

«А?», – переспросил я, удивленный собственной безудержной откровенностью.

«Кто тебе мешает? – шепнул он. – Кто не дает сделать все это прямо сегодня? Задумал и воплощай тихонечко. Мысль концентрируй, формируй требование, запускай мечту в космос. И у тебя все получится, вот увидишь».

«Я бы так и сделал. Начал бы прямо с сегодняшнего дня жить в сказке, придуманной мной самим. Или даже со вчерашнего. Или год назад. Но все происходит не так, как я намечаю. Понимаете, действительность складывается по другой задумке. Как будто кто-то богаче и сильнее знает специальную кассу, где можно заранее купить билет, чтобы все сложилось так, как именно он мечтает. А я остаюсь в стороне. Вынужден смиряться и принимать. Дело в том… есть еще кое-что. Странное и непонятное, что происходит со мной. И оно с каждым днем только усиливается. Из-за этого Алена месяц назад уехала. Из-за этого люди на улицах налетают на меня, задевают сумками, наступают на новые замшевые ботинки. Сейчас я, кажется, понял, как именно это началось. Если вы не против, если никуда не торопитесь, можно я обо всем расскажу?»

Старикан хитро прищурился и тихо ответил: «Дай двадцать рублей… Не жадничай, я нарзанчика куплю. А то изжога замучила. Нет, – он указал подбородком в сторону цыганки, которая брела по заснеженной тропинке вдоль берега, согнувшись под тяжестью огромного короба на плече, – купи мне, друг дорогой, три пирожка. А еще лучше – четыре. Только выясни, свежие ли они. Если вчерашние, не надо брать, я такие есть не стану. Четыре, значит, пирожка. С мясом, грибами и парочку с яблоками. А после расскажешь, что тебя гнетет».

Воспользовавшись секундами растерянности, он помахал торговке клетчатой тряпицей. Цыганка подбежала, шурша ворохом грязных юбок, обдав запахом солянки, вокзала, сала и ментола. После заверений, что пирожки сегодняшние, даже еще теплые, она поставила короб на скамейку и сняла деревянную крышку. Старикан сглотнул, заглянул внутрь, придирчиво обнюхал содержимое, ухватил уголком серой оберточной бумаги один пирожок. Потом второй. Третий. Четвертый. Я протянул цыганке 160 рублей, такова была на сегодня плата, чтобы меня выслушали. Мой будущий слушатель поспешно откусил полпирожка, пробормотав торговке с набитым ртом: «Отравлюсь – пеняй на себя! Мясо хоть не собачье? Не крысятина? Ладно, шутку понимай! Ночью будет снегопад. И судя по моему настроению, ближе к утру будет метель. Так что допоздна не шатайся. В телепрограмме обещали концерт, сиди дома и смотри, – тут он ткнул меня локтем в бок и ухмыльнулся: – чего умолк? Рассказывай свою беду. А пирожки хорошие, спасибо! Теперь, когда я голод слегка утолю, изжога моя пройдет, небо прояснится. Видишь, над крышами? Вон, левее, глаза разуй – две звездочки показались из ручки ковша. Яркие, спелые, мои красавицы! Так что ты не стесняйся, рассказывай-рассказывай, а я по ходу дела немного поработаю с небом».