Апология чукчей - Эдуард Лимонов Страница 5

Я люблю ездить в поездах. Всегда неотрывно смотрю в окно, а на станциях выхожу и стараюсь что-нибудь купить из еды, местное: картошку там, укропом обсыпанную, или курицу. Иногда спросишь у бабок: «Самогон есть?» Они переглянутся, посмотрят пристальней — и неохотно: «Да есть тут у одной». Подведут к старушке. Старушка из ватника, из глубины бутылку достает. В последний раз такой отличный самогон оказался, мягкий, еще теплый от бабки и ее ватника. Ну, понятно, что можно и скончаться от иного самогончика, но большинство нашего народа всё же не сумасшедшие. Я всегда торгуюсь, не от жадности, но для удовольствия. И бабки любят торговаться. Потому на платформе весело всегда.

Из окон интересные вещи можно увидеть. Как-то ехал я из Северодвинска зимой, а зима была бесснежная, смотрю, соболь бежит, ярко-белый, по лесной просеке, по черной земле, стремительный такой. Или вот ехал я в прошлом году в Харьков на сороковой день смерти матери. Поезд к границе подошел и ход сбавил, а потом и вовсе встал. Рядом с поездом длинная металлическая ограда. За оградой уже Украина. И идет пара: старик и старуха, ясно, что муж и жена. Старик просто неотразим: в кепке, в зубах сигаретка, пиджак расстегнут, руки в карманах брюк. Дородный такой, на французского гениального актера Жана Габена похож, тот здорово упрямых стариков играл. Старик вдоль ограды невозмутимый, в одном ритме идет. Бабка же, в нитяных чулках, ноги худые, сама худая, платье висит, идет неровно. То вперед его забежит, жестикулирует, говорит ему что-то, то рядом идет, в лицо ему заглядывая. А он, злодей, хоть бы хны, окурок даже не сплевывает. Я понял их ситуацию. Было воскресенье, магазин в их селе, следовательно, был закрыт. А старику выпить хочется. То, что было у него спрятано, уже выпил. Потому он идет в поселок, где магазин в воскресенье открыт. Бабка не хочет, чтоб он пил, и увязалась за ним, и его словесно атакует. А ему как об стенку горох. Невозмутим. Они такие великолепные были! У старушки платье в горох.

А как-то раз я в такой поезд сел, что любые приключения мексиканской революции отдыхают. Поезд «Иркутск — Ташкент». Не так уж давно это было, зимой 2000 года, не то ноябрь, не то декабрь. Из Красноярска мне нужно было добраться в Барнаул. Тот, кто карту помнит, знает, что нужно по Транссибу доехать до Новосибирска, а в Новосибирске нужно пересесть на Турксиб, то есть Туркестано-Сибирскую магистраль, она перпендикулярна Транссибу. Барнаул на юге. Можно было выйти в Новосибирске, сесть в автобус и доехать до Барнаула. Но я был в тот раз один, без охранников, мне хотелось, чтоб друзья посадили меня в поезд в Красноярске, а в Барнауле чтоб встретили охранники. И вот что из этого вышло.

Мои красноярские дружки поручили заказать билет своей, их секретарше. Секретарша позвонила мне и сказала, что есть билеты только на поезд «Иркутск — Ташкент» и только плацкартные места. «Брать?» Я сказал брать. Мне надо было срочно в Барнаул.

За полчаса до отбытия поезда мы приехали на вокзал. Там я увидел несметную толпу азиатов, по виду узбеков. Оказалось, что все они ждут этого поезда. Мои друзья помрачнели. Когда поезд подали, толпа ринулась к нему. «Может, не поедете?» — спросили друзья. «Надо», — сказал я и стал проталкиваться в вагон.

Мое место оказалось в самом начале вагона. Рядом с купе проводника. Вторая полка. На моей полке сидели трое, свесив ноги вниз, — две женщины в шароварах и один узбек в тренировочных. Я сказал, что у меня билет на эту полку. Не протестуя, они послушно спрыгнули, взяли свои вещи и ушли куда-то. За моим прибытием следили много десятков черных очей. Я снял свой простонародный, из клееной парусины, тулупчик на крашеном меху, постелил его на полку, влез и улегся на тулупчик. Борода и усы мои были не стрижены, на лице у меня был застарелый горный загар, очки были подклеены лентой, шапка старая. Я подумал, что, если станут спрашивать, кто я, скажу — школьный учитель из поселка Усть-Кокса на Алтае, возвращаюсь к себе в поселок.

Пришли два огромных толстых злодея, больше похожие на китайцев, чем на узбеков. С бритыми бошками. Сели на нижнюю полку напротив моей верхней. Один из близнецов подмигнул мне, улыбнулся. Сказал: «Слезай, знакомиться будем», — и похлопал по лавке рядом с собой. Я слез и сел. Близнецы с неискренним, преувеличенным старанием пожали мне руку. «Юша», — сказал один. «Селим», — сказал другой. «Эдуард», — сказал я.

— Что делаешь в жизни, Эдуард? — спросил Юша. («Ну и противная же и опасная морда», — подумал я.)

— Детей учу в сельской школе. Историю и географию преподаю. В поселке Усть-Кокса на Алтае. Домой еду. Мать хоронил, — соврал я.

— Учитель, хорошо, — сказал Юша.

— Эй! — крикнул он тощему проводнику в засаленном кителе. — Принеси нам чаю. И учителю чаю.

Проводник скрылся. Почти тотчас появился еще один злодей и что-то отбарабанил близнецам по-узбекски.

— Извини, Эдуард, — нам нужно идти, дела. Если кто тебя обидит, обращайся к нам. Мы в середине вагона.

Подняв огромные тела в олимпийских синих трениках, близнецы ушли. На их место уселся парнишка в светлой кожаной куртке. Наклонившись, он прошептал на ухо: «Бандиты. Вчера отобрали у меня все деньги, и куртку, но куртку потом отдали. Вывели в тамбур, нож к горлу…».