Лесной замок - Норман Мейлер Страница 5

1

Более чем столетие отделяет 1942 год от 1837-го. Как, кстати, и 1938-й. Я вновь обращаюсь к последней дате в связи с небольшим эпизодом, случившимся в Австрии в ходе аншлюса. Этот эпизод позволяет лучше понять Гиммлера. И если за глаза его по-прежнему пренебрежительно называли Хайни — со своей неуклюжей походкой, необъятной, хотя и совершенно плоской задницей, он выглядел столь же смешно и жалко, как любая посредственность, которой волею судеб удалось взобраться на самый верх, — то насмешникам была видна исключительно внешняя оболочка, Никто, включая самого Гитлера, не исповедовал философских принципов национал-социализма с такой серьезностью и последовательностью, как Гиммлер.

Я вспоминаю, как в первое же утро после победного марша коричневорубашечников на Вену один их отряд, состоящий из типичных пивососов, выгнал на улицу изрядное число старых и пожилых евреев и заставил драить пешеходные дорожки зубными щетками. Штурмовики с хохотом наблюдали за жертвами издевательств. Фотографии этого позорища попали в европейские и американские газеты и были напечатаны на первой полосе.

На следующий день Гиммлер обратился к ближнему кругу: «Дорогостоящая получилась потеха, и я рад, что никто из рядов СС не принял участия в этом безобразии. Нам всем прекрасно известно, что такие действия приводят к снижению морали и разлагают лучших бойцов. И наверняка хулиганы во всей Вене решат, что им отныне предоставлен карт-бланш. Тем не менее не стоит отвергать с порога низменные инстинкты, выплеснувшиеся в данном случае наружу. По здравом размышлении я решил считать этот эпизод успешной акцией осмеяния. — Он сделал паузу. Мы слушали его, затаив дыхание. — Многим нашим соплеменникам присуще странное, я бы даже сказал — сокровенное, чувство собственной неполноценности. Они считают, что евреи куда целеустремленнее, чем большинство немцев, евреи куда лучше учатся и добиваются поэтому в жизни большого успеха. В еврейских умах господствует уверенность в том, что, работая лучше, чем люди титульной нации, они рано или поздно возьмут верх над коренным населением любой страны, которую изберут себе средой обитания.

Вот почему эта коллективная выходка свидетельствует, я бы сказал, пусть и о грубом, однако инстинктивно правильном всплеске немецкого национального самосознания. Она призвана продемонстрировать евреям, что труд в отрыве от честолюбивых планов полностью обессмысливается. "Начищайте зубными щетками тротуары, — сказали им тем самым наши парни, — потому что вы, евреи, осознаете вы это или нет, занимаетесь совершенно тем же самым изо дня в день. Ваша пресловутая ученость вам тут не поможет, напротив, она вас только запутает». Вот почему, хорошенько поразмыслив, я не осуждаю поведения этих рядовых нацистов».

Данная история, пусть и полезная для правильного понимания Гиммлера, отвлекла меня, однако же, от рассказа о том, как именно мне удалось узнать, кто же на самом деле является отцом Алоиса. Уже приготовившись назвать это имя и объяснить обстоятельства, я вынужден считаться с тем, что иной читатель рассердится на меня за то, что я не раскрываю своих источников. Кое-кто утверждает, будто факт не факт, пока не огласишь способа, которым тебе удалось его раскопать.

Согласен. И все же своих источников я не раскрою, вернее, не раскрою до некоторых пор. Стандартными средствами, находящимися в распоряжении особого отдела IV-2a, дело не ограничилось, но мне удалось избежать чересчур дотошных расспросов даже со стороны Хайни; я, впрочем, знал заранее, что так оно и будет, если результат моих изысканий придется ему по душе.

Так что давайте до поры до времени довольствоваться одними выводами — теми самыми, которыми я поделился с Гиммлером в 1938 году. Едва доказав, что никакого «еврея из Граца» не существовало, я предложил сделать главную ставку на одного из братьев Марии Анны Шикльгрубер — причем на того из них, кому удалось всеми правдами и неправдами выбраться из грязи, в которой утопал родимый Штронес, и, став разъездным торговцем-коммивояжером, обзавестись кое-какими деньжонками. Самым примечательным в этом брате был его обычай регулярно проезжать через Грац, так что поначалу я решил всецело сосредоточиться на нем, совершенно игнорируя при этом семейство, в доме которого и работала служанкой Мария Анна, благо состояла эта семья из вдовы с двумя дочерьми. Изучение банковских счетов показало, что никаких дополнительных денег эти люди Марии Анне никогда не выплачивали; более того, ее из этого дома выгнали, уличив в каких-то кражонках. Беременность незамужней служанки они, может быть, еще и стерпели бы, но только не утрату нескольких мелких монет — нет, ни в коем случае! И я разработал гипотезу, согласно которой Мария Анна выдумала какого-то безымянного еврея, якобы выплачивающего ей деньги, исключительно затем, чтобы уберечь от родительского гнева своего родного брата. Клюнув на «еврея», родня взяла ложный след.

Но прежде чем я успел поделиться этими соображениями с Гиммлером, мне удалось (или показалось, будто удалось) выйти на куда более перспективную фигуру. А почему бы не избрать на роль производителя младшего из братьев Гидлеров — трудолюбивого Иоганна Непомука? Конечно, в случае с коммивояжером перед нами был бы классический инцест первой степени, а моя новая версия означала — отчасти в опровержение взлелеянной Гиммлером научной гипотезы, — что главным инцестуарийцем становится не Адольф Гитлер, а его отец Алоис.

С другой стороны, если Алоис был зачат Марией Анной от Иоганна Непомука, это подкрепляло позицию Гиммлера, причем весьма существенно. Потому что Клара Пёльцль, молодая женщина, которой предстояло в дальнейшем стать третьей женой Алоиса и родить ему сына Адольфа, доводилась Иоганну Непомуку родной внучкой. И если Алоис был сыном Непомука, значит, Клара была его племянницей! В итоге нашего фюрера породили бы дядя с племянницей, Алоис и Клара. А это вам не фунт изюму! Более того, я уже понимал, в каком свете смогу преподнести это Хайни. Мой окончательный сценарий предполагал судьбоносное соитие в ходе случайной встречи. По моей версии, Мария Анна Шикльгрубер и Иоганн Непомук Гидлер зачали Алоиса в день, когда она прибыла из Граца навестить родных в Штронесе. Туда же заглянул на часок и проживающий в Шпитале Иоганн Непомук. И этот часок он скоротал на сеновале с Марией Анной. А она сразу же забеременела. Непомук, узнав об этом, не имел шансов отпереться от отцовства, потому что все сложилось в некотором роде экстраординарно. Там, на сеновале, едва отдышавшись, она сказала: «Ты сделал мне ребеночка. Клянусь! Я его уже чувствую».

Кроме того, согласно моему сценарию, Иоганн Непомук любил жену, любил трех дочерей, которых она ему родила, и, разумеется, в мыслях не держал омрачить свое семейное счастье. С другой стороны, он оказался способен взглянуть на вещи и глазами Марии Анны. Он был порядочным человеком. Поэтому пообещал ей заботиться о ребенке, которому еще только предстояло появиться на свет, однако попросил Марию Анну сказать родителям, что деньги ей будут поступать из Граца. Так она и сделала, и ей поверили, хотя никто ни разу не видел того, что ей приносят хоть какие-то письма.

Мария Анна смирилась с таким поворотом дел, однако радости он ей, понятно, не приносил. Через пять лет она сказала Непомуку, что собирается во всем признаться. Потому что не может больше сносить презрительные взгляды, которыми женщины Штронеса провожают ее, стоит ей только выйти из дому, ведя за руку пятилетнего малыша.