О влиянии Дэвида Боуи на судьбы юных созданий - Жан-Мишель Генассия Страница 5

Лена пришла в полное изумление:

– А ты что, умеешь играть на рояле?

Мы отправились в «Беретик», она послушала меня и скривилась:

– Паршивый музон. Каша какая-то! Как ты можешь играть такую хрень?

Казалось, она успокоилась; для нее было совершенно очевидно, что звуки, которые я производил, нельзя назвать музыкой. Но я взялся за дело. Хотя пианино у Стеллы было не ахти. «Чеппел» с тремя педалями, корпус на колесиках, регулируемый по высоте табурет, обитый мольтоном, – никто не мог объяснить, каким образом этот лондонский инструмент приземлился на берегах канала Сен-Мартен. Стелла нашла его в подвале, забытым под брезентовым чехлом, и велела настроить. В своем черном лаковом корпусе оно неплохо смотрится, но низы у него смазанные, и поэтому звуку не хватает четкости и теплоты. К счастью, всем на это плевать. Я играю у Стеллы шесть вечеров в неделю. Кроме воскресенья, когда ресторан закрыт. И я в полном кайфе. Это именно то, чем я хотел заниматься. В другие времена я стал бы пианистом в борделе, к сожалению, их закрыли, или же в кабаре, но их больше не существует, еще я хотел бы быть тапером в немом кинематографе, аккомпанируя фильмам, в Америке я работал бы пианистом в салуне, прекрасная была бы жизнь, но я живу здесь и сейчас, мог бы подвизаться в чайном салоне или в гостиничном баре, но тружусь в ресторане, и меня это вполне устраивает. Я здесь, чтобы создавать атмосферу, а не демонстрировать свои таланты. Если посетители думают, что музыку передают по радио, тем лучше. Я играю что хочу, могу целый час импровизировать на тему «Comme d’habitude» ^[9], и никто этого не заметит. Я открыл забытых певцов с потрясающим репертуаром и знаю наизусть все песни «Platters» ^[10] и Адамо. Я играю и по заказу: японки обожают «Tombe la neige» ^[11], американки – «La vie en rose» ^[12], итальянки – «Only You» ^[13], англичанки тают от «Les Feuilles mortes» ^[14]. А когда им нравится, они обступают пианино, некоторые подпевают, и чаевые сыплются. Оно и к лучшему, потому что, при всех Стеллиных достоинствах, она немного прижимиста, руководит своим рестораном железной рукой и, хотя сама из левых, с деньгами расстается неохотно. Вначале я играл бесплатно. Она утверждала, что оказывает мне услугу, раз уж я могу упражняться, и мне это поможет в будущем, добавив строчку к трудовой биографии, которая довольно скудна. И потом, у меня же остаются чаевые. От Стеллы ничего не укроется, и она прекрасно видела, что ее клиентки щедры со мной. Но я настаивал, и через три месяца она стала платить мне по двадцать евро за вечер.

Платить «по-белому».

Она утверждает, что ей это стоит вдвое дороже. Я навел кое-какие справки и возмутился, что она перегибает палку, так что через полгода она подняла выплату до тридцатки. Это было два года назад, и хотя днем у меня другая работа, несколько недель назад я потребовал прибавки до пятидесяти евро.

– Ты совсем сдурел! При нынешнем кризисе, ты что, смерти моей хочешь?

– У нас битком каждый вечер, ты нанимаешь две смены. И мы часто пашем до полуночи.

– Не сейчас, потом посмотрим.

Я не буду особо гоношиться, пианино – не настоящая работа, только дополнительный приработок. Здесь я ужинаю. И у меня право на две порции спиртного (причем я пью что хочу). Мне плевать на зарплату, я протестую из принципа.

Я играю.

Я счастлив каждый вечер, с половины восьмого до половины одиннадцатого в будни, до половины двенадцатого по пятницам и субботам.

А часто до полуночи.

Кое-кто может подумать, что я лишен честолюбия и довольствуюсь малым. Это не так. Я не витаю в облаках и осознаю свой уровень. Когда с трудом читаешь ноты, когда интуитивно выбираешь более легкие и приятные на слух мелодии, когда любишь только попсу и к тому же считаешь Нино Рота, Эннио Морриконе и Элтона Джона величайшими композиторами нашего времени, другими словами, более интересными, чем Шопен или Лист, а их музыку куда более волнующей и берущей за душу, то надеяться особо не на что. Классическая музыка мне глубоко претит. Нет ничего скучнее, чем концерт в Плейель ^[15]. Если только вы не настроились подремать, разумеется. А я играю каждый вечер. Мне еще и платят за работу. Я устроился куда лучше, чем большинство пианистов, которые вкалывали по шесть часов в день на протяжении двадцати лет, чтобы потом прозябать на пособие по безработице или, озлобившись на весь свет, закончить карьеру преподавателем музыки в каком-нибудь заштатном коллеже. Конечно, никто не приходит специально из-за меня, для них музыка – фон, они начинают слушать, между десертом и сыром, но какая разница, если в этот момент они ненадолго прикрывают глаза, отдаваясь мелодии, и на краткое мгновение счастливы. Ко мне каждый вечер подходят посетительницы – поблагодарить, и делают со мной селфи, просят сыграть любимый отрывок, который навевает на них воспоминания, многие аплодируют, другие целуют, а некоторые подсовывают номера своих телефонов, заговорщицки подмигивая.

Но я стараюсь не смешивать работу и чувства, иначе рискую все испортить. Обслуживающий персонал должен уметь держать дистанцию, верно? Очень скоро я с удивлением заметил, что посетительницы принимают меня за женщину. В этом специфическом месте – отныне это установленный факт, сама очевидность – они смотрят на меня, улыбаются, разговаривают при мне, как если бы я был одной из них, потому что, когда я сижу за своим пианино, с моей мягкой повадкой, манерой заправлять довольно длинные волосы за ухо, в черной шелковой рубашке и смокинговом пиджаке, ничто в моем облике не может вызвать сомнений. Я обожаю эту двусмысленность и всячески ее поддерживаю, ничего специально не делая, просто оставаясь самим собой, вот за что я люблю это место. Я эквилибрист на канате, натянутом над пропастью, некий играющий пианист… или пианистка.

Поди знай.

А в те вечера, когда никто меня не замечает или не аплодирует, я все равно счастлив. И в те вечера, когда никто не подумал оставить чаевые, тоже. Наверно, жаль, что такое случается все чаще. Видимо, дело в кризисе. Невелика важность, я играю не ради бабок, а для себя, и поэтому мне хорошо. Других амбиций у меня нет. Ни в смысле престижности работы, ни в смысле хорошей ее оплаты. Я только надеюсь сохранить это место подольше.