Птица в клетке - Кристин Лёненс Страница 5

Нам показали диаграмму эволюции высших животных: на нижнем уровне горбились мартышки, шимпанзе, орангутанги, гориллы. Над всеми, конечно, возвышался человек. Но когда фройляйн Рам начала объяснять новый материал, до меня дошло: те, кого я посчитал приматами, в действительности изображали представителей других рас, но в таком виде, чтобы подчеркнуть их сходство с обезьянами. Учительница, к примеру, нам растолковала, что негроидная женщина стоит ближе к обезьяньему племени, чем к роду человеческому. А чтобы установить степень сходства, ученые просто-напросто обрили человекообразную обезьяну. Наш долг, по словам учительницы, заключался в том, чтобы избавить мир от опасных рас, застрявших на полпути между человеком и обезьяной. Расы эти, кроме всего прочего, проявляют половую гиперактивность и не способны усвоить более возвышенные формы поведения, такие как любовь или хотя бы ухаживание. Эти паразиты, существа низшего порядка, способны обескровить нашу расу и опустить ее до своего уровня.

Матиас Хаммер, который на уроках всегда задавал неудобные вопросы, поинтересовался: если дать другим расам время, разве не достигнут они на эволюционной шкале того же уровня, какого достигли мы? Я думал, ему сейчас влетит, но фройляйн Рам сказала, что это вопрос первостепенной важности. Нарисовав мелом на доске высокую гору, она спросила:

– Если одной расе требуется столько-то времени, чтобы покорить эту гору, а другой – втрое дольше, то на чьей стороне превосходство?

Мы все согласились, что на стороне первой расы.

– К тому времени, когда низшие расы доплетутся до того места, где сегодня находимся мы, то есть до вершины, нас там уже не будет, мы будем еще выше, вот здесь. – Рисовала она быстро, не глядя, и добавленный ее рукой пик оказался слишком крутым и высоким – каким-то ненадежным.

Больше всего нам следовало опасаться так называемых иудеев. В еврейской расе смешались восточная, эскимосская, африканская и наша. От ее представителей исходила особая угроза: они позаимствовали у нас белую кожу, чтобы легче было нас же и одурачивать.

«Не доверяйте, – постоянно внушали нам, – еврею больше, чем лисе на зеленом лугу» ^[13]. «Отец еврея – дьявол» ^[14]. «Евреи приносят в жертву христианских младенцев, а кровь их используют в своих обрядах» ^[15]. «Если мы не захватим мировое господство, его захватят они. Потому-то они и хотят смешать свою кровь с нашей – чтобы себя усилить, а нас ослабить». Евреи внушали мне какой-то клинический страх. Они, как вирусы, были невидимы глазу, но повинны в том, что у меня порой случался грипп или другое недомогание.

В одном сборнике я прочел рассказ о немецкой девочке, которой родители запретили ходить к доктору-еврею ^[16]. Девочка заупрямилась; сидя в приемной, она услышала долетавшие из кабинета крики другой девочки. Поняв, что надо было слушаться родителей, она встала со стула, чтобы уйти. В этот миг из кабинета вышел доктор и велел ей заходить.

Для непонятливых картинка разъясняла, кто он такой – этот доктор. Сатана. В других детских книжках я внимательно рассматривал каждого еврея, чтобы узнавать их с первого взгляда. Мне было непонятно, кого способен одурачить еврей: уж всяко не нас, умных арийцев. Толстенные губы, длинный, крючковатый нос, черные, хитрые и всегда отведенные куда-то вбок глаза, сам жирный, увешан золотом, лохматый, нестриженый.

Но почему-то дома я не получал заслуженной похвалы. Стоило мне показать маме, какой у меня благородный череп, – и она принималась молча ерошить мне волосы. Стоило объявить, что я – это будущее (по-немецки – Zukunft) и фюрер возлагает на меня большие надежды в деле завоевания мирового господства, как она начинала смеяться и называть меня «мой маленький Цукунфт», а то еще и «Цукунфтик» – лишь бы только принизить такую серьезную и важную личность.

Отец тоже не считался с моим новым статусом. Не выказывал никакой благодарности, когда я рвался втолковывать ему основополагающие факты. Всячески преуменьшал мои знания и называл их ерундистикой. Выражал недовольство, когда я приветствовал Пиммихен, маму или его самого словами «Хайль Гитлер», а не традиционными «Guten Tag» ^[17] или «Grüß Gott» – второе выражение дошло до нас из глубины Средневековья, и никто уже не помнил, что именно оно означает: то ли «Приветствую Бога», то ли «Привет от Бога», то ли «Поприветствуйте от меня Бога». Но через некоторое время все жители рейха стали машинально здороваться именно так – «Heil Hitler», даже с булочником и с кондуктором трамвая. Это просто вошло в привычку.

Я пытался внушить отцу главное. Если мы не защитим свою расу, то по логике вещей последствия будут катастрофическими, но отец заявлял, что в логику не верит. Как я мог воспринимать это всерьез: человек руководит производством – и не верит в логику? Глупость какая-то, не иначе как он надо мной насмехается, но папа стоял на своем: руководствоваться можно только собственными чувствами, даже на производстве. Говорил, что люди думают, будто анализируют положение мозгами, будто чувства проистекают из мыслей, но это ошибочное мнение, ведь разум находится не в голове, а в теле. К примеру, после какой-нибудь встречи ты спрашиваешь себя: «Почему я злюсь, когда должен прыгать от радости?» Или в погожий день идешь через парк и не понимаешь, что тебя гложет, отчего так тяжело на сердце. И только после этого начинаешь анализировать. Чувства переносят тебя в те сферы, которые логика сама по себе нащупать не способна.