Дочь любимой женщины - Денис Драгунский Страница 5

Как-то мы гуляли по Измайловскому парку – он жил неподалеку.

Он всегда ходил со старой тростью. Он был высокий и крупный, хотя не толстый и тем более не накачанный, я видел его голым до пояса, никаких бицепсов и трицепсов. Просто весь такой громоздкий. Мы шли по узкой пустой аллейке, темнело, и вдруг впереди показалась какая-то опасная стайка юной шпаны. Те самые ребята, которые начинают разговор с «дай закурить», а потом могут отнять деньги или набить морду – просто так. «А хули тебе надо? А ты по нашему парку не гуляй». Однако мой товарищ шепнул мне: «Быстро возьми меня под руку, и вперед!» Я взял его под руку, а он вдруг слегка закинул голову, состроил на лице слабоумную маску, приоткрыл рот, чуть ли не слюну пустил, и чуть закатил глаза, и попер прямо на них, прихрамывая и судорожно опираясь на свою трость. Шпана расступилась, и кто-то даже кивнул мне и сочувственно цыкнул языком. Потому что всем ясно было, что я вывел на прогулку больного родственника. Полоумного дядю. «Вот, брат, учись!» – ухмыляясь, сказал он, когда опасности уже не было.

Я был в восторге от такой ловкости. Но потом мне стало неприятно: а вдруг он со всеми так, и со мной тоже?

* * *

Еще надо будет рассказать про эту самую компанию творческой молодежи. Про замусоренную неизвестно чью квартиру, с грязными полами, надувными матрасами вместо кроватей, с бутылками по углам. Описать этих ребят, поэтов и кинооператоров, их разговоры, ссоры, вечные пьянки, внезапные несильные драки, их красивых и легких девушек…

Тоже штампы, между прочим – все эти мило захламленные дома, матрасы на полу, недопитые бутылки, где в остатках красного вина плавает пропихнутая пробка, и всегдашняя пачка бледной машинописи на столе, рядом с переполненной пепельницей и зачерствевшим бутербродом. Штампы, да – но это же всё на самом деле так было и так выглядело! Впрочем, что такое штамп, как не самая безусловная реальность?

Кстати говоря, вот этот «старший товарищ», опытный и циничный, который учит уму-разуму, помогает юному студенту с девчонками, а сам при этом очень себе на уме, – это ведь тоже штамп. Вот глядите, буквально в следующем рассказе – очень похожий персонаж.

Ну ладно.

И наконец – как он резко отказался идти в гости к этим ребятам. Хотя я его приманивал в том числе и девушками из их компании. Девушек было много, они были вольного богемного нрава и ценили умный разговор и знание книг, фильмов и иностранных языков – а он-то, аспирант университета, мог этим очаровать кого угодно, и он был крупнейший, патентованный, легендарный ходок и донжуан, и, казалось бы, вперед! Но он спокойно, но твердо, со странной усмешкой отказался. Да еще прибавил про ревизионистские разговорчики. Вот тут у меня в голове сложилась вся мозаика. Без дела болтавшиеся квадратики и кружочки со щелчками встали на свои места.

И он понял, что я все понял.

Мы расстались после того, как он будто бы нарочно, как будто бы назло стал нарушать прежние договоренности касательно «чая вчетвером». Два раза меня сильно подвел, а на третий раз я сказал ему: «Извини, я очень занят. Да, и на той неделе тоже!» Он перестал мне звонить, и я ему тоже. Мы сначала кивали друг другу в коридоре, а потом он окончил аспирантуру и куда-то делся.

* * *

Ну и финал. Написать, как через много лет, услышав много верных подтверждений агентско-стукаческой версии, я увидел его в театре. Старого благообразного профессора, с надменной посадкой головы, в хорошем, когда-то дорогом, но сильно не новом костюме, с той самой тростью. Как я сначала кивнул ему издалека, а потом, когда он двинулся ко мне, не стал отворачиваться, а шагнул навстречу и крепко пожал ему руку.

* * *

То есть может получиться рассказ классического формата, на десять, а то и на все пятнадцать страниц. Или даже, что называется, «маленькая повесть». На лист примерно. А то и на полтора-два.

Но вот вопрос – а надо ли?

Можно, но не обязательно. А значит, нет.