Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон Страница 49

— Кофе попить. С Евой.

— Что за Ева?

Притворяется! Ингалиль прекрасно знает, что за Ева.

— Ева Саломонсон.

Ингалиль ответила не сразу, она свернула с аллеи на дорожку, ведущую к смотровой площадке. Сюсанна пошла следом и в несколько поспешных шагов поравнялась с Ингалиль. Никогда больше она не станет плестись за ней сзади. Все, прошло это время. Освещение вокруг них изменилось, фонарей тут не было, но казалось, что само море светится, словно оно бросает серый сумрачный отсвет на дорожку, по которой они идут. По другую сторону пролива сверкал огнями Копенгаген. Другой мир. Легкая тоска шевельнулась внутри у Сюсанны, захотелось туда, чтобы ей было уже восемнадцать, чтобы она могла одна поехать в Копенгаген в такой вот вечер…

— Ты хоть понимаешь, что она тебя использует?

Ингалиль остановилась. Она стояла вполоборота и смотрела на пролив. Сюсанна сделала шаг в ее сторону. Обошла ее. Встала напротив и закрыла обзор.

— В каком смысле?

Собственный голос прозвучал не так, как обычно. Это был взрослый голос. Голос учительницы. Сюсанна уже набрала воздуха, чтобы продолжить, но Ингалиль успела раньше.

— Ха, ты же понимаешь, что Ева Саломонсон никогда бы не пошла с тобой пить кофе, не будь ты сестрой Бьёрна Хальгрена.

Сюсанна не знала, что ответить. Она отвернулась к морю и снова устремила взгляд на Копенгаген. Чтобы не смотреть на Ингалиль.

— Ты могла бы и догадаться, что она выяснила, как тебя зовут, еще до того, как явиться с мамашей на курсы. А? Вот почему она накрасила именно тебя. Чтобы ты клюнула. Способ познакомиться с Бьёрном. Как видим, у нее все получилось.

Сюсанна закусила губу, но по-прежнему не отвечала.

— Ты зазналась, — говорила Ингалиль у нее за спиной. — Ты это знаешь? Ты жутко зазналась. Но с чего ты вдруг вообразила, будто у тебя есть для этого основания? А? Это ведь не ты в «Десятке хитов». И не тебя пригласили в Англию.

Сюсанна стояла не шевелясь. Каждая мышца ее тела напряглась, руки в карманах сжались в кулаки, спина была прямая как палка. Но слез в глазах не было. Первый раз в жизни она слушала нравоучения Ингалиль без слез в глазах. Ингалиль понизила голос, теперь он звучал совсем глухо. И презрительно.

— Я знала, что ты особым умом не отличаешься, — говорила она. — Это я знала. Но что ты такая дура, чтобы не разглядеть простого притворства, этого я и представить не могла.

Сюсанна закрыла глаза на несколько секунд, зная, что, когда откроет их, ничего уже не будет как прежде. В одно мгновение она оплакала себя и свою жизнь, то, чем она была и чем должна была стать, увидела, как ее детское сочувствие к Ингалиль тает, будто снежинка, превращается в каплю воды, каплю, которая так же мгновенно испаряется и исчезает. Все. Вот и нет ничего. Она открыла глаза и помедлила еще секунду, прежде чем обернуться.

— Сколько раз ты назвала меня дурой?

Ингалиль осеклась. Она не привыкла, чтобы ее перебивали.

— Посчитай, а? Столько же раз, наверное, сколько твой папаша называл дурой твою мамашу?

И пал первый камень стены, той стены молчания, что окружала тайны Ингалиль еще с того времени, когда обе ходили в первый класс. Сюсанна словно видела, как это происходит: вот темно-красный кирпич трескается и крошится в порошок, трещины тянутся к другим кирпичам, и те секундой позже разламываются и падают, и вдруг все то, что прежде было тайным, выходит на свет. Папаша Ингалиль больше уже не герой, который цитирует Шекспира и добровольно отверг внешний успех и материальное благополучие. Он просто пьяница и безработный, жалкий алкаш, который вечно сидит с другими алкашами в Театральном парке. Тот еще тип, который к тому же бьет мамашу Ингалиль, один раз так избил, что она вообще еле выжила. Чего Ингалиль никогда ей не простила. А еще развода. В мире Ингалиль ее папаша был жертвой мамашиной злобы. Но теперь этого мира больше не существует. Сюсанна пробила дыру в каменной стене, и Ингалиль это поняла. Это было видно по ее лицу, когда она внезапно отступила назад. Сюсанна усмехнулась, нехорошей ухмылкой, и сама ощутила, как ее уродует эта ухмылка. И делает опасной. По-настоящему опасной. Сюсанна трансформировала ухмылку обратно в улыбку.

— Разве он не это выкрикивал? А? Когда лупцевал ее? Что она — дура?

Сюсанна приблизилась к Ингалиль на шаг. Кстати, Ингалиль уже не настолько ее выше. Сюсанна ей уже по подбородок. Может быть, потому, что Сюсанна больше не сутулится. А сутулится, наоборот, Ингалиль.

— Я сама один раз слышала. Когда ты вышла пописать. И ты теперь говоришь точь-в-точь как он. Знаешь, да? Ты, наверное, сама станешь такой же… Хотя, видимо, это тебя устраивает. Твой папаша ведь такой талантливый.

Она рассмеялась.

— Да. Ты же столько раз это говорила. Хотя вообще-то он не сказал ничего особенно талантливого, когда его осенью в полицию забирали… Он говорил то же, что любой алкаш. Ругался и орал. И хоть бы слово из Шекспира.

Ингалиль сделала еще шаг назад, но Сюсанна наступала.

— Мы тогда мимо проходили. С мамой.

Голос Ингалиль задрожал:

— Неправда!

Сюсанна продолжала улыбаться:

— Правда. Абсолютная правда. Дело было возле театра. Но мама взяла с меня слово — не говорить тебе. Потому что тебя жалко. И я ничего не говорила.

— Врешь.

Голос Ингалиль сделался пронзительным, почти визгливым. И произвел на Сюсанну странное действие, от него тихое тепло разлилось по всему ее телу. Вот появилась чувствительность в животе. Вот — в запястьях. Вот ожили пальцы ног. А вот — щеки. Словно у нее восстановилось кровообращение после бог знает какого перерыва. Она больше не боялась. Ни капельки.

— Я не вру. Это ты врешь. И всегда врала.

И даже голос ее звучал спокойно. Сюсанна сунула руки в карманы и склонила голову набок, она уже не могла остановиться, слова хлынули из нее потоком.

— Как ты думаешь, почему я от тебя все это терпела столько времени? А? Твои вечные нотации, что у меня это не то и то не так? Потому что я жалела тебя. Понимаешь ты или нет? Я по своей глупости жалела тебя, с твоими необыкновенными оценками и невероятными талантами. Но кто дура-то на самом деле? А? И кто уродина? Кто из нас двоих на самом деле уродина?

Слеза медленно выкатилась из правого глаза Ингалиль. Она заморгала, чтобы стряхнуть ее, но ничего не сказала и не пошевельнулась. Сюсанна отступила назад и окинула ее презрительным взглядом:

— Я не дура, Ингалиль. И никогда дурой не была. У меня лучше оценки и по шведскому, и по английскому. И по истории. Ты сильнее только в химии и математике. Но скажи мне, пожалуйста, кому нужна твоя химия и математика?

Сюсанна молча смотрела на Ингалиль. Какая дылда! И до чего страшная! Жуткая уродина! Особенно когда вот так гримасничает, тужится запихнуть свой плач обратно. И хлюпает носом. Точно. Хлюпает! Сюсанна брезгливо поморщилась, повернулась и пошла прочь. Это поразило ее, но она ничего не могла поделать. Тело само приняло решение. Ноги все решили сами. Они пошли прочь, унося на себе оставшуюся часть Сюсанны. Но ей еще удалось оглянуться, не останавливаясь, и крикнуть: