Крушение - Эмили Бликер Страница 48

Кент лежал в грязи, лицом вниз. Незачем было даже подходить к нему вплотную, чтобы увидеть кровь, красную, как пищевой краситель, которая заливала его белую форменную рубашку. Я начал считать прорехи – одна, две, три, четыре… кажется, даже пять. И если каждая соответствует ножевому ранению, то Лили права: Кент мертв.

Если она права… Сколько разных концовок можно придумать к этому предложению. Если она права, то я должен повернуть его безжизненное тело с живота на спину, должен коснуться его шеи или запястья в поисках пульса, должен заглянуть в его пустые глаза и убедиться, что мое барахтанье под ним было последним, что Кенту суждено было увидеть и ощутить в жизни. Если она права, то я должен избавиться от его тела так, чтобы никто и никогда не узнал, что с ним случилось.

Лили не ошиблась. Кожа Кента была уже холодной на ощупь, когда я переворачивал его на спину, и не нужны были никакие врачебные навыки, чтобы в струйке крови, стекающей по его подбородку, распознать результат внутреннего кровотечения. Его бессмысленный, застывший взгляд чем-то напомнил мне Терезу, когда та лежала на полу самолета, мертвая. Раньше мне казалось, что, когда человек умирает, его глаза тихо и спокойно закрываются сами собой. С Маргарет так и было. Но оказалось, что люди, ушедшие не по своей воле, выглядят иначе; они как будто навеки застывают в той эмоции, которую им довелось испытать последней.

Одно за другим я опускаю его веки; они, еще влажные изнутри, смыкаются легко, без усилий. Теперь смотреть на Кента становится легче. Присаживаясь рядом с телом на корточки, я ненадолго сам закрываю глаза и делаю глубокий вдох, словно надеюсь, что вместе с кислородом в мою грудь попадет хоть немного вдохновения и я придумаю, что с ним теперь делать. Даже в смерти Кент продолжает создавать проблемы. Когда мои глаза открываются снова, то взгляд сразу падает на ярко-оранжевое пятно в паре футов от тела Кента. Это нож – тот самый, который он мне сначала дал, а потом выбил из моих рук, – вернулся ко мне, словно в ответ на мою немую просьбу.

Лили сидела там, где я ее оставил, прижавшись боком к скале, а голову спрятав в коленях. Когда я подошел, она разогнулась и посмотрела на меня с болезненной надеждой во взгляде.

– Он умер, да?

– Да.

– Я знала, я знала, я знала, – запричитала она.

– Не сходи с ума, Лили. Я позабочусь о нем. – Я опустился перед ней на колени, словно так я мог удержать ее от стремительного сползания в шок. – Никто ничего не узнает.

– Как? – спросила она, но на этот вопрос я не хотел давать ей ответ.

– Не волнуйся. Я все сделаю. Давай-ка мы сейчас отведем тебя в лагерь, обогреем у огня, просушим одежду, а уж потом я сделаю так, чтобы ничто и никогда больше не напомнило тебе об этом дне. – Она начала было протестовать, но устала и выбилась из сил раньше, чем успела сказать что-нибудь существенное.

Вместе мы дохромали до лагеря, выстиранная одежда висела на моем саднящем плече. Но я не обращал внимания на свою боль, зная, что Лили сейчас в разы хуже. Молча мы пришли, молча я раздул тлеющие угли в нашем очаге на пляже. Никто из нас не нарушил это сосредоточенное молчание, даже когда я повел ее к океану мыться и она вскрикивала, потому что в ее свежие ранки попадала морская соль.

Потом я обнял ее, крепко прижал к своей груди, а она плакала, пока солнце стояло высоко в небе, но под вечер, все еще всхлипывая, забылась беспокойным сном. Мне нравилось ощущать, как Лили лежит у меня в руках, нравился вес ее тела. В тот миг я сам напомнил себе весы, которые всю жизнь врали, а потом вдруг, отрегулированные, стали работать, как надо.

Я смотрел на нее, спящую, а когда грохот крови у меня в ушах сменился негромким ритмичным пульсом, положил ее наземь – тихо-тихо, словно укладывал спать ребенка. У меня уже созрел план. Только бы он сработал, и тогда на всем острове не останется ни одной инкриминирующей нас улики.

С ножом в кармане я вернулся на поляну, где лежал Кент: приближаясь к нему, мне пришлось потопать ногами, чтобы разогнать крыс. Подойдя вплотную, я наклонился и приподнял его ногу. Да, это будет непросто.

Я тащил его через джунгли за ноги, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух. Кент оказался тяжеленным, точно из бетона, и я стал сомневаться, что мне удастся довести начатое до конца. Где-то через час я уже всерьез подумывал бросить его в джунглях – пусть с ним разбираются жуки и разные мелкие животные. Но я обещал ей, обещал, что обо всем позабочусь…

Когда я наконец выволок его из-за деревьев, солнце уже опускалось в океан, а по мне текли струйки пота. Кент тоже не похорошел за время нашего путешествия – на его руках виднелись длинные порезы, из которых сочилась кровь. По земле за нами тоже тянулся кровавый след.

Дотащив его до скал, я просунул руки ему в подмышки и, спеша, как мог, стал поднимать его на утес. Там, пристроив его на самом краю и тяжело переводя дух, достал из кармана нож. Я даже не очистил его от грязи, подобрав в кустах, куда его отшвырнул Кент. Давая его мне, он наверняка и думать не думал, что настанет день, и я буду резать этим ножом его самого.

Прежде всего я срезал с него одежду, и он остался лежать на камнях голым. Но нож в моей руке жаждал чего-нибудь посерьезнее тряпок. Я даже пожалел о том, что не на мою долю выпало удовлетворение заколоть Кента, а еще о том, что лежал в обмороке, когда Лили нанесла свой первый удар, и не видел его физиономии. Мне казалось, что осуществить задуманное будет трудно. Но я ошибался.

Солнце уже почти село, и я понял – пора. Я воткнул нож в руку Кента и разрезал ее вдоль, стараясь попадать в голубую прожилку вены. Проходя через кожу и мясо, лезвие издавало странный звук, точно распарывало ткань, а сгустившаяся кровь уже почти не текла из длинного, узкого пореза. Схватив его другое запястье, я кромсанул еще глубже и остановился лишь на миг, чтобы прикрыть ему лицо рубашкой, которая из белой стала теперь пурпурно-красной, прежде чем взяться за шею.

Наверное, я надеялся, что кровь хлынет фонтаном, но он умер слишком давно, и она сочилась еле-еле. Я вспомнил, как Кент, когда ему удавалось поймать морскую птицу или грызуна, надрезал им горло и подвешивал их за ноги. Лили терпеть этого не могла: тушки привлекали насекомых и крыс, а еще жутко воняли, если только дождь не шел каждый день. Но теперь мне нужна была кровь, как можно больше крови, и оставалось только надеяться, что дружная команда крылатых чистильщиков приберет остатки.

Ухватив за ноги труп, я толкал его вперед до тех пор, пока он не свесился с утеса по пояс. Гравитация довершила начатое, и скоро густая красная жидкость закапала в волны, кипящие под скалой. Сейчас закат, значит, им как раз время кормиться – они всегда едят дважды в день, на рассвете и на закате. Я знал, что они где-то здесь, близко. Оставалось только ждать, когда воду лагуны разрежут их острые плавники, зловещие знаки их прибытия.

Когда уже почти совсем стемнело, темные тени замелькали в воде, то здесь, то там вспарывая плавником поверхность. Отлично. Я сполз с ног Кента и в последний раз толкнул. Гравитация снова оказала мне услугу и одним рывком сбросила тело в океан, где хищникам, учуявшим запах крови, уже не терпелось вонзить зубы в его плоть и утащить на глубину, туда, где никто и никогда не найдет его кости. От этой мысли мне вдруг стало так легко и радостно, что я едва не устыдился себя самого. Но все же не устыдился.