Мания страсти - Филипп Соллерс Страница 48

Все эти уловки тысячелетней давности по-прежнему актуальны, ими можно воспользоваться, достаточно лишь открыть книгу, они обращаются напрямую к вашему сердцу. Их можно обдумывать на досуге, находись вы в городской квартире, в поезде, самолете, при включенном телевизоре, поднимая время от времени глаза, чтобы поинтересоваться биржевым курсом, ниагара выгоды, водоворот страданий, простота и доступность радости. Спектакль, поставленный империей Леймарше-Финансье (о котором дает хотя бы приблизительное представление постоянная передача «Moneyline», идущая по CNN, с ее улыбчивыми фальшивыми ведущими, особенно выделяется одна ведущая, чемпионка по психологическому карате, сверкающие зубы и крепко сжатые челюсти), — в действительности не более чем стимул погрузиться в пучину новообращений (если не будете послушными, у вас отнимут восемь миллионов четыреста тысяч). Непрекращающийся заградительный огонь, пуританский или порнографический (что, в сущности, одно и то же), мешает как познанию, так и радости. Постоянные ссылки на Бога, доллар тому свидетельство. Мы же должны оставаться безучастными. Наш противник нас не интересует, вот самое серьезное обвинение, которое может быть нам предъявлено. Провидец, говорится в тексте, бодрствует ночью и спит, когда все просыпаются. Но поскольку на планете не существует больше ни дня, ни ночи, можно сказать, что он никогда не спит и никогда не бодрствует. Так все-таки где он? В интервалах. «Небо содержит бесконечное число космических единиц». Он не разговаривает, он не осуждает. Ничего не преподает, ни в коем случае не является ни учителем, ни главой секты, не ищет никакого воздаяния, появляется, проходит, уходит. Изумруду предпочитает обычную стекляшку. Или вот еще: «Тот, кто понимает высшую реальность, никого не оценивает как важную персону или незначительную, поскольку признает, что всякая душа — это высший Абсолют». И снова: «Вечное, чистое, все есть познание и, по своей сущности, все высшая радость: таково оно, безмятежное, благожелательное. Думай о своей природе!»

Можно помнить об этом где угодно, на улице, в метро, в сортире, в кабинетах, на собраниях, в барах. Вас уносит океан новообращений. Вы причаливаете здесь, меняете курс там. Вы ни в коем случае не занимаетесь домом, семьей, предметами, окружением. Все фальшиво, и когда душа устремляется к сознанию, тело не следует за ней. Мы все в Аду, это само собой разумеется, в самом худшем сезоне Времени, сквозь который, несмотря ни на что, словно зарница, проблескивает чудесная весна.

«Из всего, что есть самого плохого, жалкого, отвратительного в этом тройственном мире, судьба с ненавистью изготовила наше тело».

Постарайтесь избежать двух главных ошибок: любить или ненавидеть свое тело. Слишком к нему привязаться или желать его уничтожения. Нарциссизм или ненависть к себе, деньги и самоубийство; субстанция та же.

В противовес тройственному адскому миру, опыт тройной радости (так они это называют) расчищает дорогу к высвобождению. Хватит вертеться волчком, хватит быть пожираемым пламенем. Мы сами пламя.

Этим утром я решаю пойти проведать свое прежнее жилище. Звоню, молодой темноволосый человек, выглядит так, будто еще не проснулся окончательно, в конце концов открывает мне дверь… Жибер? Поль Жибер? Не знает такого. Ах да, кажется, бывший владелец? Вроде бы умер в прошлом году, а новая владелица здесь не живет. Комната в глубине коридора, да, она по-прежнему сдается. Студент? Да. Что изучает? Филологию.

— Успехов.

— А в чем дело?

— Да так, просто.

Оставляю этого типа в полном недоумении, решаюсь немного пройтись по бульвару. Сейчас май, солнце уже слегка нагревает тротуар. А я ведь мог бы остаться здесь, словно крыса, зарывшись в этот угол, не познав многоцветного продолжения. Значит, вырваться можно. Значит, шанс все-таки существует. Если это не неизлечимая болезнь и не постоянные страдания, не убивайте себя. Это было бы всего лишь одной ошибкой среди прочих.

И еще: пожалуйста, не донимайте окружающих своими идеями, своими программами, своей общественной активностью. Они просто хотят жить, эти самые окружающие, жить столько, сколько им отпущено жить, и воспроизводить жизнь, чтобы чувствовать, как они живут, или оживают, или выживают, они хотят жить как можно дольше и даже пережить кого-то. Оставьте им их делишки, их радости, их заботы. Они устали, скованны, по-глупому алчны, но они еще и добры, они бедны. Преступники? Конечно, но самый большой преступник это напыщенный ребенок. Господин и госпожа Лежан, их дети и внуки ввязались в авантюру опасную, смешную, жестокую, но и у нее есть свои прелести. Они докучают друг другу, толкаются, не замечают друг друга, лгут, крадут, разглагольствуют? Да, но во время школьных переменок все же можно расслышать пение птиц. Вверху пролетают самолеты, окутанные белым дымом, изображения разбиваются об экраны, повсюду болтовня, и все же в пригородах еще остались странноватые и спокойные уголки. Ад повсюду, чистилище и рай тоже. Кто-то умирает здесь, кто-то радуется там. Как только возникает вопрос, тут же оказывается готов ответ. Направо тупик, зато налево бульвар. В обществе неврозы, на клумбах розы. Кошмары мучат, но мечты лечат. От работы тупеешь, от отдыха молодеешь, или все наоборот. Катастрофа, праздник. Кладбище, гульбище.

Сажусь на скамейку, солнце прямо в глаза. Снова думаю о Франсуа, о смутных временах. Что же произошло? Разные истории, прилив. Плавание, выплыть бы. И конца этому нет. Проблемы с руками, ногами, дыханием. Этот голубь с круглым глазом живет в своем мире. Платаны раскинулись в своем. Белокурая женщина, прижав телефонную трубку к уху, лавирует между двух машин. Ненависть, чтобы искривить, любовь, чтобы спасти.

Все это просто великолепно, этот приступ гуманизма делает мне честь (впрочем, для ненависти к роду человеческому нет никакой причины, за исключением комплекса падшего ангела), но необходимо, тем не менее, наплевать на надзор семейства Лежанов. А собственно, вот и он сам, собственной персоной, Поль, не закончил еще сбор информации. Я почти ощущаю его физически, на этот раз он какой-то заискивающий, навязчивый, подозрительный… Это и в самом деле чувствуется, такая бесформенная, не поддающаяся описанию, детская ненависть… Но чего же все-таки он так боится? Оказался на плохом счету в Центральном Бюро? Не добыл необходимое количество мозгов? Дирекция Человеческих Ресурсов слишком к нему придирается? Нет, меня здесь нет, это чуть позже меня пытается отловить Сюзанна Лежан. Она хочет основать литературную премию, говорит она, специальную награду Леймарше-Финансье. Для самого свободного, говорит она, самого скандального романиста дня… Или романистки… Ничто ей не кажется достаточно дерзким, достаточно изломанным, революционным… Это по молодости. Я ведь тоже так думаю, не правда ли? Ну как же, как же.

Она не так уж и плоха, эта Сюзанна Пипл, сорок лет, девица, но в хорошей форме. Уже слегка подправленная с помощью косметической хирургии, коллаген на губах, гимнастика, массаж, личный банковский счет, путешествие, стабильность, быстрая речь. Она не слишком удивилась результатам последнего опроса общественного мнения, показавшего, что молодежь от пятнадцати до двадцати четырех лет очень даже высоко ставит семью, дружбу, работу, любовь, школу. Но тогда зачем давать им читать романы, наполненные депрессией и насилием? Вот именно затем. Это только усилит их конформизм.