Голубая акула - Ирина Васюченко Страница 48

Светлана и Муся стали валиться друг на друга, аж попискивая от хохота. Ольга Адольфовна и Раиса Владиславовна обменялись скорбно-многозначительными взглядами. Отхохотавшись и закусив свое буйное веселье гигантским куском пирога, зловредная Муся продолжала игру.

— Простота лучше всего! — объявила она, обводя компанию невиннейшим детским взором. — Вот когда у профессора Воробьева, светила нашей науки, жена была в отъезде, они с друзьями устроили мальчишник. Напились! И попробовали поставить кошке клизму! А кошка, не будь дура, вырвалась, помчалась по полкам и разбила любимую вазу мадам! Ох, ему же и влетело! Зато получилось настоящее профессорское веселье!

Раиса Владиславовна прикусила губу мелкими острыми зубами и усмешливо заметила:

— Марина, ты сегодня в ударе. Мне и не снилось, что ты можешь быть такой остроумной.

С сомнением покосившись на нее, девчонка притихла было, но тут неистощимый Аркадий вздохнул:

— Кстати, о сновидениях. Ах-ах, какой сон мне вчера приснился! Жаль, что при барышнях его невозможно, ну просто никак невозможно рассказать!

— Кого вы думаете смутить вашими скабрезными снами? — томно осведомилась Светлана, видимо позавидовав светским успехам подруги.

— Ну, знаешь… — Глаза Раисы Владиславовны угрожающе сузились.

К счастью, теперь Мусе вздумалось всех примирить. Она проговорила вполголоса:

— А странные бывают сны.

— Давайте все рассказывать самое интересное, что когда-нибудь снилось! — ломаясь, воскликнула Светлана. — Вот я, например, часто вижу во сне белых лебедей и облетающие нарциссы!

Корженевский внимательно посмотрел на нее и молвил с расстановкой:

— Во сне я постоянно лгу.

— А я в смертном ужасе падаю в пропасть с каких-то карнизов, шатких лестниц и крыш, — усмехнулась Ольга Адольфовна.

— Никогда не могу вспомнить, что снилось, — пожаловалась Раиса Владиславовна. — А ты, — она обратилась к Мусе, по-видимому, своей любимице, — ты сказала, что сны бывают странными. Это о чем?

Девочка помолчала, хмурясь.

— Вот этому действительно можно не поверить. Я видела статуи, которые плыли по небу. Некоторые были разбиты. Иногда даже целые скульптурные группы. Несколько раз такое повторялось. И это правда! — Она с вызовом глянула на Корженевского. — Но это давно, еще до Гражданской, я тогда была совсем маленькой…

Мне показалось особенно странным, почти жутким, что такие сны видел не взрослый, а ребенок. И не теперь, а в той жизни, которая ныне, в обманной дымке воспоминаний, часто кажется идиллически мирной. Но впасть в раздумья о тайнах человеческой психики мне не дали.

— А что Николай Максимович молчит? — встряла несносная Эльза.

— Стаи хищных рыб, — брякнул я угрюмо. — И желтоватое облако, ползущее по склону холма. Газовая атака…

Да, брат, чья бы корова мычала! Хорошо наблюдать в ближних прискорбные симптомы одичания, воображая, будто сам уберегся от общей участи. А что на поверку? Ни кроличья моча, ни кошкина клизма, ни сальные подмигиванья Чабанова не произвели на общество такого удручающего впечатления. Тихий ангел не то чтобы пролетел, а собрался, видимо, обосноваться надолго. Но тут скромный, вежливый стук в дверь спугнул его.

— Ксенофонт Михайлович! — с облегчением вскричала хозяйка. — Наконец-то! Входите же!

Но вместо «бога Саваофа» на пороге стоял Тимонин.

— Д-добрый в-вечер!

— Хорошо, что вы пришли, Савелий Фомич. — Трофимова, скрывая разочарование, любезно улыбнулась ему. — Прошу к столу!

— Н-нет, б-благодарю. — Тимонин замотал головой. — У м-меня другое… Мне бы м-мешок…

Удивленная, Ольга Адольфовна переспросила:

— Мешок? Но, простите, какой? Большой? Маленький?

— Поря-а-дочный, — раздумчиво протянул Тимонин и, поколебавшись, расставил руки на добрый метр.

— Да для чего он вам? — спросила Муся и встала, готовясь отправиться на поиски подходящего мешка.

Смущенно улыбнувшись, Тимонин пожаловался:

— У м-меня там, во ф-флигеле, п-п-примус взорвался…

Испуганные восклицания присутствующих слились в единый вопль. Роняя стулья, чуть не сбив с ног опечаленного Тимонина, вся честная компания ринулась во флигель. Пожар разгорелся уже «поря-а-дочно», однако нас было много, усердия нам не занимать, и с огнем удалось справиться. Потом Тимонина, утешая, повлекли доедать пирог, а я под шумок удрал. Уже закрывая за собой дверь, слышал, как Эльза важно объявила:

— Он притискнут с бедом!

— Подавлен горестями, Эльза Казимировна…

О ком они? О Тимонине? В его присутствии? Вряд ли. Вероятно, это я «притискнут». Как бы то ни было, хотелось спать. Чертовски хотелось, пусть даже и «с бедом», назло всем страшным снам, а заодно и угрозе красного петуха, который, видимо, рано или поздно сожрет этот милый дом.

Однажды свечка зачитавшейся Муси подпалит солому на чердаке, или ее юные сподвижники устроят аутодафе очередному неугодному постояльцу, а то Тимонин примус взорвет, или я сам, смежив вежды над рукописью, опрокину горящую лампу… Что ж! Мне рассказывали про горничную-француженку, которая, разбив блюдце или чашку, на упрек хозяйки ответствовала: «Но, мадам, как иначе это может изнашиваться?»