Фантомная боль - Арнон Грюнберг Страница 47

— Минеральная вода без газа, — повторил я.

— Я размешаю для тебя пузырики, — пообещал Петер.

По будням мы трахались в тесном туалете кофейни. Разумеется, не каждый день, потому что иногда в кофейне случалось настоящее столпотворение. Тогда мы ограничивались поцелуями. Прекрасное было время.

Мы много хихикали. Не потому, что делали что-то запретное, а потому, что иногда все это сопровождалось страшной спешкой — ведь в любую минуту в зал могли войти новые посетители и с полным правом потребовать свой капуччино. Спешка приводит к недоразумениям, а недоразумения заставляют нервно хихикать.

Возможно, «трахаться» — неудачное слово, возможно, стоит придерживаться выражения «отдавать дань любви к Богу». Прежде всего потому, что Эвелин всегда каким-то образом связывала секс с Богом. Рейсы осуществлялись три раза в неделю, зато нон-стоп. Прямые рейсы от тела Эвелин к Богу. При этом она всегда повторяла:

— В постели я не ангел.

Но кому нужен ангел в постели? Наша близость была анонимной. Не то чтобы мы не знали, как друг друга зовут, — нет, это мы хорошо знали, к тому же Эвелин было известно, где я живу.

Анонимными были следы ожогов на ее предплечье, анонимными были ее накладные ногти, анонимной была ее униформа — черно-белая, по требованию хозяина кофейни. Полная анонимность возникает от того, что вам не приходит в голову спросить: «Откуда у тебя эти ожоги?» От того, что вы не думаете постоянно: «Откуда они у нее?» На ее руках действительно были следы от ожогов, я их замечал, но они меня почему-то не трогали.

Анонимность — это отсутствие прошлого: в ней нет ни смертей, ни рождений, ни ссор, ни цифр продаж, ни залов ожидания, ни больниц, ни членов семей — только настоящее время в образе тесной уборной. Настоящее, которое растет и ширится, достигая невероятных размеров, до тех пор, пока наконец не лопается, как мыльный пузырь размером с бункер.

У нашей близости не было будущего. Ни один из нас не претендовал на будущее другого. Я знал людей, которые полагали, что в анонимной близости нет ни капли любви. Какая ерунда! Как это «ни капли любви» — когда даришь другому иллюзию, что он обольстительный и желанный?!

Она знала, что я писатель, но для нее это было примерно то же самое, как если б я был астронавтом. Однажды она спросила меня, продаются ли мои книги в книжных магазинах.

— Кое-где продаются, — ответил я.

Больше она меня об этом не спрашивала. На чтение у нее все равно не было времени. У нее едва хватало времени, чтобы жить.

Однажды мы отправились с ней и ее детьми собирать ежевику. Я нес младенца. Младенец был жирный и тяжелый. Я собрал мало ежевики, потому что нес младенца, жирного младенца. Кроме того, я вообще не мастер собирать ежевику.

Позже мы съели всю собранную нами ежевику в ее джипе — она припарковала его неподалеку от пляжа. Младенец все так же сидел у меня на коленях.

Когда вся ежевика была съедена, Эвелин в первый и в последний раз в жизни сказала:

— Я твоя жена.

— Нет, Эвелин, — возразил я, — ты не моя жена. Ты жена водителя автобуса.

Минуло довольно много времени, наш роман длился уже несколько месяцев, и вот как-то раз я зашел к ней домой. В ее квартире пахло моющим средством — Эвелин приходилось очень много убираться.

Мы очутились с ней в постели — разумеется, а где же еще? У каждого человека есть право на относительно анонимную близость без будущего. Отношения, которые не предполагают вопроса «Ты правда меня любишь?» (так как слово «правда» в данном случае ничего не означает); отношения, которые не предполагают заявлений, вроде: «Я тоже хочу иногда поваляться на пляже» — и жалоб на домработницу, «которая в последнее время очень мало старается».

Моя портативная любовь напоминала ручной багаж, который не потеряется, сколько через него ни переступай. Скажите, где найти такое в наши дни, когда каждый влюбленный уже через каких-то три дня хотел бы превратить свою любовь в шестидесятиэтажную высотку со стальным каркасом!