Земля под ее ногами - Салман Рушди Страница 47

Дни проходили в бесплодных попытках связаться с его другом Месволдом; он звонил, он слал телеграммы с оплаченным ответом, которого так и не последовало. Он даже предпринял дальнюю поездку сначала на автобусе, потом на метро до дверей особняка Месволда на Кэмден-Хилл-сквер, где оставил длинное письмо, полное обиды и упреков. Наконец лорд Месволд связался с ним. В своем кратком послании он приглашал сэра Дария совершить с ним на следующее утро прогулку в «Миддл темпл», «поскольку он несомненно сохранил об этом месте множество приятных воспоминаний и, быть может, захочет их освежить».

Этого было достаточно. Сэр Дарий Ксеркс Кама всё понял. Он утратил присутствие духа, он был сломлен окончательно. Мистер Каламанджа, возвратившись вечером домой, нашел своего гостя в темной гостиной, полулежащим в кресле возле потухшего камина; рядом на полу валялась пустая бутылка из-под «Джонни Уокера». Он готов был предположить самое худшее, но тут сэр Дарий громко застонал во сне — это был стон души, схваченной раскаленными щипцами дьявола. Во сне сэр Дарий больше не отвергал объятия Скандала. Он почувствовал, как его тело вспыхнуло в огне позора и бесчестья, и издал громкий крик. Патангбаз Каламанджа кинулся к нему и стал трясти. Очнувшись, сэр Дарий, дрожащий, с налитыми кровью глазами, оттолкнул добросердечного хозяина и выбежал вон из комнаты. На следующее утро, помятый, с затравленным взглядом, он спросил Каламанджу, не может ли тот в своем туристическом агентстве переоформить его билет на ближайший обратный рейс. Он не дал никаких объяснений, а его хозяин знал его недостаточно хорошо, чтобы проявлять любопытство. Сэр Дарий улетел обратно в Бомбей, так и не встретившись с Уильямом Месволдом, не прочтя свою лекцию о Четвертой Функции, лишившись всех своих жизненных устремлений, кроме одного — спокойно умереть, чему также не суждено было исполниться. Вернувшись домой, он раскопал в стальном сейфе Годреджа свое главное достояние — бумаги, подтверждавшие его рыцарский титул, которые он полжизни хранил под замком, и вернул их в Британское консульство в Бомбее. Его история завершилась. Он заперся в библиотеке с бутылкой в ожидании конца.

Мы покидаем свой дом не только в поисках свободного пространства, но и для того, чтобы не видеть, как угасают наши родители. Мы не хотим быть свидетелями того, как их характеры и судьбы настигнут их и добьют, как захлопнется ловушка. Придет время, и наступит наш черед — мы тоже ощутим себя колоссами на глиняных ногах. Удары жизни когда-нибудь демифологизируют нас всех. Земля уже разверзлась. Она может ждать. Времени у нее полно.

Две мечты погубили мою семью: «небоскребы» моей матери Амир — гигантские восклицательные знаки из бетона и стали, навсегда уничтожившие более спокойный синтаксис прежнего Бомбея, и кинотеатр — плод фантазии моего отца. Вина Апсара на свою беду пустила у нас корни, возомнив моих родителей архитекторами счастливого домашнего очага, как раз тогда, когда наш маленький клан начал распадаться. «Рай, — как-то сказала она мне, — ты счастливый ублюдок, но и милый тоже, потому что тебе не жаль делиться своим счастьем».

Но счастье не бесконечно. Мои родители были сброшены со своих пьедесталов задолго до их ранней кончины. Перечисление их грехов не займет много места. Величайшей слабостью моего отца были азартные игры; потворствуя ей, он нес огромные убытки. К началу шестидесятых плоды этой страсти переросли горки спичек, обернувшись долгами, погасить которые было уже не так просто. Он проигрывал в карты, проигрывал на скачках, проигрывал в кости, и вдобавок попал в лапы «частного букмекера», называвшего себя Раджа Джуа — «ведь Случай правит всеми — от тех, кто лучше нас, до самых лучших» — и дававшего возможность заядлым бомбейским игрокам делать ставки на все что угодно: на исход судебного процесса об убийстве, вероятность индийского вторжения в Гоа, число облаков, которые проплывут за день в западной части небосвода, выручку, которую принесет новый фильм в первую, решающую, неделю показа, и размер бюста танцовщицы. Даже старинная игра барсаат-касатта, ставки в которой делались на время начала дождей и количество осадков, удостаивалась внимания короля букмекеров, и он готов был делать ставки на невыгодных для себя условиях. Бомбей всегда был городом, где крутились большие деньги. Однако мой наивный отец, В. В. Мерчант, не столько крутил ими, сколько они крутили им.

Что сказать о моей матери? Ее цинизм, некогда бывший лишь позой, доспехами идеалистки, защищающими ее от окружавшей порчи, в свою очередь подточил ее юношеские идеалы. Я обвиняю ее в том, что, намереваясь уничтожить красоту ради выгоды, она переименовала эти категории во «вчера» и «завтра». Она была в первых рядах строительного лобби, сделавшего всё, чтобы погубить проект «второго города», Нью-Бомбея, на другой стороне гавани в пользу суливших немедленную выгоду планов застройки на Нариман-пойнт и — да! — на Кафф-парейд тоже. Именно предлагаемое изменение облика Кафф-парейд приводило в ужас Виви Мерчанта. Всю жизнь в душе моего отца шла внутренняя борьба между его любовью к истории и красотам Старого Бомбея и его профессиональной вовлеченностью в создание будущего облика этого города. Перспектива уничтожения самого красивого участка приморского бульвара стала причиной его постоянной, но, к несчастью, молчаливой оппозиции по отношению к собственной жене. Молчаливой, потому что Амир по-прежнему не терпела никакой критики. Даже намек на то, что она вела себя не должным образом, вызывал бурю слез и ссору, которая не заканчивалась до тех пор, пока Виви униженно не признавался, что он поступил несправедливо и жестоко и что ее обида и обильные слезы были результатом его черствости. В. В. Мерчант, не имея возможности обсуждать с нею свои мрачные предположения, был вынужден вместо этого следовать зову своей природы — то есть копать.

Он мог копать в людских душах с той же легкостью, что и в песке. Пока я рос, он раскопал один из моих секретов. «Это твое фотографирование, — заметил он, вопреки обыкновению коротко и ясно, — наверняка привлекает хорошеньких девочек?» Я был слишком скрытным, чтобы сказать: «Да, отец, но не в этом дело. Твой „пэллард-болекс“, твои „роллейфлекс“ и „лейка“, твоя коллекция работ Дайала и Хейзлера — вот источники моего вдохновения. Фотография — тоже своего рода раскопки». Ничего этого я не произнес, хотя он был бы горд это услышать. Вместо этого я насмешливо сказал: «В самую точку, папуля!» Он слегка поморщился, улыбнулся неопределенной улыбкой и отвернулся.

Но когда он копал в моей матери, то не отворачивался. Он продолжал копать до тех пор, пока не выкопал то, что должно было погубить ее, тем самым уничтожив самого себя.

И этот белейший из белых слонов, кинотеатр «Орфей», куда он вкладывал свои капиталы с безрассудством и рвением, против которых даже Амир была бессильна, — не был ли он его самоубийственным ответом жене и ее картелю вандалов-футуристов? В своем воображении он видел его как храм ар-деко шестидесятых — одновременно как дань золотому веку города и денежную Мекку для многочисленных фанатов этого одержимого киноманией города. Но и здесь его ждал проигрыш. Затраты на строительство выросли до небес, проценты по кредитам вышли из-под контроля, а жулики-субподрядчики поставляли, как выяснилось, не отвечавшие требованиям строительные материалы. Подкупленные конкурентами муниципальные инспекторы создавали искусственные препятствия, не давая хода проекту. Амир, занятая другим, предоставила «Орфей» Виви и, как оказалось, сделала ошибку. В конце концов Виви вынужден был предложить Радже Джуа в качестве покрытия долгов права на новый кинотеатр. Тогда он еще не знал, на кого работает Джуа.