Город чудес - Эдуардо Мендоса Страница 47

Алещандре Каналс-и-Формига ничего не ведал о том позорном разгроме, который нанес ощутимый, если не сказать сокрушительный, удар по его империи. Он пребывал в благостном настроении: от него только что ушла массажистка, его камердинер помогал ему завязывать галстук; сквозь окно щедрым потоком лились солнечные лучи, а осознание того, что его сын находится в Париже в полной безопасности и что этим ловким маневром ему вдобавок удалось избавиться от сварливой жены, не больно-то к нему благоволившей, наполняло его еще большей радостью. В этот момент ему доложили о новом визите таинственной незнакомки. Дон Алещандре принял ее почти сразу, разве только замешкавшись на минуту, чтобы подушить бороду. На этот раз он был смелее и даже позволил себе обвить талию незнакомки рукой, пока любезно провожал ее к дивану с двумя креслами, обитыми бархатом цвета спелой черешни. Женщина словно нехотя уклонялась от этих поползновений и все время посматривала в окно. В разговоре она была рассеянна, отвечала невпопад. Через некоторое время, когда Алещандре удалось наконец крепко обхватить ее обеими руками, незнакомка увидела яркий луч света, вспыхнувший на ближайшей крыше. Онофре Боувила и Эфрен Кастелс подавали ей сигналы ручным зеркальцем, в котором отражалось солнце, как бы говоря: все кончилось благополучно, пора приступать к действиям. Чтобы ничто не стесняло ее движений, женщина быстро сняла вуаль, рывком сдернула шляпу и парик. Дон Алещандре Каналс-и-Формига от удивления раскрыл рот, а она быстро вынула из глубоких недр подкладной груди кинжал и на мгновение закрыла глаза.

– Господи, прости мне мои деяния, – услышал дон Алещандре и замертво упал на диван.

Но прежде в его мозгу промелькнула мысль о сыне: «Хорошо, что я спрятал его в надежном месте». О себе он подумал весьма саркастически: «А я-то хорош! Тоже мне соблазнитель!» Мнимая женщина была не кем иным, как сеньором Браулио, бывшим хозяином Онофре Боувилы. Тот разыскал его в квартале Карбонера и извлек оттуда исключительно для выполнения черной работы. Сеньор Браулио не вылезал из трущоб, пытаясь утопить свою тоску в наркотиках и позволяя избивать себя жалким педерастам, которые не желали слыть таковыми и изображали из себя мачо – настоящих мужчин, – а для вящего подтверждения мужественности на все лады издевались над трансвеститами. После вторичного ареста по доносу Дельфины его обвинили в принадлежности к анархистскому кружку, но почти сразу выпустили на свободу, поскольку ему не представляло труда доказать свою невиновность и убедить полицию и следователя в том, что его прегрешения носили совершенно иной характер. Освободившись, он было занялся благоустройством пансиона, однако не смог – настолько гнетущей была сложившаяся вокруг него обстановка: жена умерла в больнице, над Дельфиной и ее сообщниками вот-вот должен был состояться суд, им грозили либо смертный приговор, либо пожизненная каторга. «Я больше никогда не увижу дочь», – говорил себе сеньор Браулио. В его отсутствие никто из постояльцев не позаботился о поддержании порядка: повсюду накопилась пыль, на кухне стоял отвратительный запах гниющих остатков еды. Он попытался привести все в более или менее божеский вид, но у него ослабла воля к жизни и совершенно не было сил. Тогда с помощью мосена Бисансио и цирюльника он поместил в газетах объявления, и тут же нашелся человек, пожелавший купить заведение. С деньгами, добытыми от продажи, сеньор Браулио погрузился в пучину порока и деградировал до такой степени, что вскоре почувствовал на своем изможденном лице дыхание смерти, которая кружила где-то рядом и настойчиво звала его за собой. Хотя сеньор Браулио пришел в Карбонеру именно за смертью, теперь, заглянув ей прямо в глаза, он испугался. Однажды ночью, выходя из очередного вертепа, он нос к носу столкнулся с Онофре Боувилой и в порыве отчаяния бросился ему на шею:

– Помоги мне, – умолял он, – не бросай меня здесь умирать.

Онофре сказал:

– Пойдемте со мной, сеньор Браулио, все уже позади.

С тех пор сеньор Браулио безоговорочно выполнял все его приказы, нимало не интересуясь, хороши они или дурны. Он торопливо скинул маскарадный наряд и засунул его за диван, где лежал убитый им человек. Затем в нижнем белье подошел к окну и зеркальцем пудреницы послал солнечный зайчик на крышу, извещая Онофре Боувилу и Эфрена Кастелса о результатах своего вмешательства в ход событий. Когда Онофре объяснял ему, как надо действовать, он особенно настаивал на том, чтобы сеньор Браулио не забыл закрыть дверь на ключ и не открывал ее никому до тех пор, пока он не придет за ним сам. А теперь, услышав топот бегущих со всех ног людей и крики в коридоре, сеньор Браулио с ужасом увидел, что в нервной суматохе напрочь забыл выполнить указание своего новоиспеченного патрона. На выручку к дону Алещандре спешила его охрана. Кто-то дернул дверь, и сеньор Браулио чуть не хлопнулся в обморок, однако ничего не произошло. По злой иронии судьбы дон Алещандре собственной рукой запер дверь на ключ, дабы помешать предмету своей страсти ускользнуть от его настойчивых ухаживаний, и таким образом перед смертью позаботился о спасении жизни своего убийцы. Увидев закрытую дверь, сеньор Браулио отреагировал довольно странно: «Все одним миром мазаны, вокруг одни грязные свиньи». От долгого нахождения в обществе своей жертвы его нервы накалились до предела. Онофре Боувила и Эфрен Кастелс нашли его на грани самоубийства: он хотел выброситься в окно, для чего привязал к шее тяжелую бронзовую вазу, чтобы умереть наверняка, если вдруг расстояние от окна до земли не окажется достаточным, объяснял он потом. Перед уходом Онофре и Эфрен Кастелс обыскали кабинет дона Алещандре Каналса-и-Формиги и прихватили с собой все его документы.

– С этими бумагами мы заставим плясать под нашу дудку полгорода, – сказал Эфрен Кастелс. – Не останется ни одной марионетки, которой бы мы не свернули башку.

В тот же день они заявились к Арнау Пунселье и сказали:

– Поручение выполнено.

Потом предъявили ему документы, реквизированные у дона Алещандре Каналса-и-Формиги. Арнау Пунселья быстро их просмотрел и не смог сдержать восхищенного свиста:

– Этим мы свернем головы всем марионеткам. Услышав почти точное воспроизведение своей

фразы, Эфрен Кастелс хрипло захохотал. Арнау Пунселья сделал вид, будто только сейчас заметил присутствие великана. Обращаясь к Онофре, он спросил, что это за субъект, тем самым пытаясь укрепить свой пошатнувшийся авторитет в глазах присутствующих. Онофре Боувила вкрадчиво ответил, что великана зовут Эфрен Кастелс.

– Мой друг и моя правая рука, – объяснил он. – Это он убил Жоана Сикарта.

Беззастенчивые откровения подельников повергли несчастного Маргарито в шок, он задрожал, всей кожей ощущая приближение чего-то страшного. «Если они посвящают меня в такие детали, значит, мне скоро конец», – промелькнуло у него в мозгу. Пока он соображал, Эфрен Кастелс поднял его с кресла, подхватив под мышки, пронес его на весу через весь кабинет, будто имел дело не с взрослым мужчиной, а с ребенком. Тот сучил ногами, отчаянно пытаясь вырваться, но напрасно.

– Что за шутки? – кричал Арнау Пунселья, он же Маргарито, и вдруг отчетливо осознал, что это совсем не шутка. И едва слышно произнес: – Куда вы меня тащите?