Братья - Крис МакКормик Страница 47

Рубен знал, что парад продлится до полудня, метро после него будет напрочь забито, и так до самого вечера, когда начнется салют. Выбор был неприятным, но все же напрашивался сам – толкаться в толпе безопаснее, нежели оставаться в номере, пока Варужан будет ходить неизвестно где.

Он вышел из лифта, пересек вестибюль и затерялся на запруженных улицах.

Перекрывая нестройный шум людских голосов, вопли и свист, откуда-то доносился звон колокола: бом-бом… Звук становился все громче, и Рубен понял, что идет в его направлении. Каждая шляпа в толпе покачивалась, словно выпавший от жажды язык. Стояла середина июля, и жара не думала ослабевать. Рубен, который всегда выходил в костюме даже за пачкой сигарет, вскоре стащил с себя пиджак и перебросил через руку. Пройдя еще квартал, он закатал рукава рубашки. Огромное количество людей (он почти ничего не видел поверх голов) заставляло его чувствовать себя лилипутом, и это обстоятельство вкупе с непрекращающимся перезвоном колокола вскоре вынесло его с бульвара в какой-то узкий неприметный переулок. Там он смог перевести дух и расправить плечи. Рубен сильно вспотел, рубашка и брюки липли к телу, словно испуганные дети. Он стащил туфли, снял носки и, скатав их в тугие шарики, рассовал по карманам пиджака. Босые ноги вставил в ботинки. Так можно стереть себе ноги в кровь, но идти уже оставалось недалеко. Он снова нырнул в толпу и вскоре увидел небольшую винную лавку, рядом с которой на тротуаре сидел хозяин-алжирец с редеющей бородой.

В Париже Рубен пристрастился к сигаретам «Голуаз», которые продавались только здесь. Вытащив из пачки одну, он сунул ее в рот и закурил. Потом разыскал бутылку, ради которой проделал весь путь, и выкурил еще две сигареты, прежде чем добрался до алжирца, чтобы расплатиться. Колокол вновь ударил, и тут Рубен увидел зажатый между фасадами Елисейских Полей шпиль и фронтон церкви.

Его церкви. Точнее было бы сказать – не его, а их церкви. Армянский Апостольский собор – сколько раз он хотел зайти туда, но все как-то не складывалось. Много лет назад, когда он впервые оказался в Париже, Мина звала его сюда. Он согласился пойти – и даже ждал этого: он втайне надеялся, что церковная атмосфера как-то сблизит их с Миной. Но ему не суждено было встретиться с девушкой в вестибюле гостиницы – вместо этого он ушел с людьми, с которыми вот уже десять лет занимается общим делом.

Он остановился перед черными, украшенными орнаментом воротами высотой в человеческий рост, за которыми тянулась каменная дорожка. Старая дубовая дверь между могучими колоннами была чуть приоткрыта.

Рубен откупорил свою бутылку, сделал глоток и вошел.

Дверь тяжело громыхнула, закрыв от него галдящий, беспокойный мир. Внутри было тихо, и в приглушенном свете даже туристы, убежавшие с парада, казались кающимися грешниками. Несмотря на полумрак, жара здесь ощущалась сильнее, было влажно и пахло старым деревом. Случайные посетители выворачивали шею, стараясь прочитать выбитые на стенах имена епископов или полюбоваться люстрами, свисающими с расписанных фресками потолков. Центральный светильник спускался на цепи из-под самого купола и бросал скупой желтоватый свет на ковровые дорожки, выложенные вдоль прохода. Скамей не было – их заменяли расставленные рядами стулья. Рубен сел на задний ряд и стал снимать туфли – находиться в храме без носков показалось ему неприличным.

Пожилой священник задержался у алтаря и зажег высокую свечу, поставленную в чашу с песком. Туристы парами постепенно покидали храм, и Рубен, успевший натянуть носки и обувь, остался один на один со священником, продолжавшим зажигать свечи. Колокол перестал звонить, но тишина была не мертвой, а, наоборот, живой. Это была тишина биения крови в ушах, тишина копошащихся воспоминаний, стремящихся, чтобы их вытащили на поверхность.

Когда же он последний раз спал больше пары-тройки часов подряд?

Священник продолжал зажигать свечи одну от другой.

Рубен перекрестился.

В Париж он прилетел несколькими днями ранее из Афин, где жил три года с момента, как все-таки нашел Аво. В восьмидесятом году они вместе вылетели из Штатов и прибыли в Афины для короткой полночной беседы. Около терминала их ждали четверо мужчин на двух машинах. Эти люди составляли ближайшее окружение Акопа Акопяна: Сурик, занимавшийся приобретением оружия, Хамик, главный отмыватель денег для организации, Затик, специалист по взрывчатым веществам, и Мартик – он был ответственным за место, куда позже доставили Аво. Все вместе они были известны в организации как «Четыре Ика» – Сурик, Хамик, Затик и Мартик. Поговаривали, что пока остальные члены АСАЛА были вынуждены ютиться в трущобах и брошенных складах на окраинах городов, каждому из четырех «Иков» были выделены двуспальные апартаменты в многоэтажном роскошном доме в процветающем пригороде Афин Палео-Фалиро.

Слух, впрочем, был правдив лишь наполовину. В целях предосторожности «Четыре Ика» жили в разных домах, причем только три из них можно было назвать роскошными. Окна там действительно выходили на синие воды залива Фалерум. Сурик, Хамик и Затик жили там вместе со своими женами и детьми. Даже в суете и грохоте терминала прибытия они выглядели загорелыми и вполне счастливыми. Никто из них и не думал отказываться от поручения – своего рода «развозки гостей», чем парни не занимались со времен начала их работы на Акопа Акопяна в Алеппо. Да тут и не откажешься. Во-первых, они знали о возросшем недоверии Акопяна к другим участникам организации, а во-вторых, «гости» были непростые – «протеже», как называл Акоп Акопян Рубена, и предатель.

Четвертый «Ик», Мартик, жил отдельно от всех, в деревне и без семьи. Той ночью он ждал в водительском кресле одной из машин.

На первый взгляд, ошибиться в братьях мог только полный идиот. Все «Четыре Ика» знали, что тот, кто подставил организацию в Лос-Анджелесе, обладает огромным ростом. Так и было – предатель сложился внутри автомобиля, словно булочка в голодном рту. Но было что-то странное в его поведении: громила спокойно изогнул свою сросшуюся бровь, словно его пригласили на дружескую встречу, а в глазах его мерцал огонек. Как потом рассказывал Затик, сидевший сзади, приставив к большой лысой голове пистолет, парень таращился в окно, словно турист, что приехал поглазеть на достопримечательности: магазины под навесами, церкви, дома, балюстрады, неподвижно застывшие лодки в заливе… Он был предателем, но все же в его облике сквозила какая-то невинность.

– Мы было подумали, что неправильно поняли слова Акопа, – сказал позже Затик Рубену. – Это ты вел себя так, словно и был главный пакостник.

– Верно! – подхватил Сурик. – Рубен был похож на енота, которого застукали в мусорном ведре, – такой же маленький, нервный и трясущийся.

– Плечи трясутся, и глаза из стороны в сторону бегают, – добавил Хамик.

Едва Рубен оказался в машине, он так резко дернулся в сторону Сурика и Хамика, что у него с носа свалились очки.

– Ты должен благодарить каждого бога, какой только ни придуман людьми, – смеясь, говорил ему Хамик. – Уж не знаю, как это все получилось, но ты нам обязан тем, что не оказался в автомобиле Мартика. Представь, что могло произойти, если б мы облажались? Взяли бы предателя с собой в Палео-Фалиро, угостили бы его пахлавой, выпили бы узо. А наш маленький «протеже» прямиком отправился бы в гости к Мартику!