Райские новости - Дэвид Лодж Страница 46

Поначалу я задался целью покончить со всем этим как можно скорее, чтобы, когда у Дафны возникнут возражения или она, подавшись вперед и серьезно гля­дя мне в глаза, выразит недоумение по поводу какого-либо из догматов, я смог бы пожать плечами и, отведя взгляд, сказать, мол, да, с чисто рациональной точки зрения некоторые проблемы есть, но вам надо рассмо­треть их в контексте веры как единого целого; а затем перейти к следующему догмату. Но вскоре я начал ждать ее еженедельных посещений. Видит Бог, мне бы­ло одиноко. Мне недоставало компании моих бывших коллег, которая собиралась в преподавательской в Этеле. Мой младший священник Томас был славным пар­нем, молодым ливерпульцем, не так давно посвящен­ным в сан и прикомандированным к нашей страдаю­щей от нехватки священников епархии, но его мирские увлечения лежали в основном в области фут­бола и рок-музыки (он живо интересовался молодежным клубом, а по субботам служил очень популярную у прихожан вечернюю литургию с пением молитв на народные мотивы) — предметов, в которых я совер­шенно не разбирался. Экономкой нашей была худая, страдающая артритом вдова, по имени Агги, чьи разго­воры в основном крутились вокруг цен на продукты и болей в ее суставах. Дафна была не самой умной в ми­ре женщиной, но она проявляла интерес ко всему но­вому: смотрела по телевизору достаточно серьезные программы, читала романы, получившие литератур­ные премии, и время от времени ездила в Лондон — в театр или на выставку. Она закончила хорошую шко­лу-интернат для девочек (ее отец был кадровым воен­ным, часто находившимся по долгу службы за грани­цей) и приобрела там вполне благородный акцент и манеру речи, которые сбивали с толку многих людей (я слышал, как больничный персонал передразнивает Дафну у нее за спиной), но не меня. У нас выработалась привычка немного поговорить на светские темы, по­сле того как предписанная порция наставлений быва­ла пройдена. Постепенно наставления становились более поверхностными, а разговоры более продолжи­тельными. Я начал подозревать, что Дафна желает стать католичкой не сильнее, чем я — возродить свою веру, и что у нее тоже есть личные причины для про­должения курса наставлений.

Что она во мне нашла? Позднее я часто спрашивал себя об этом. Ей было тридцать пять, она отчаянно хо­тела замуж, вероятно — обзавестись детьми. Прихо­дится признать, что Дафна не была физически привле­кательной в модном современном вкусе, возможно, вообще ни в каком, хотя, когда мы познакомились, это не приходило мне в голову, ибо я давно уже приучил себя не рассматривать женщину как сексуальный объект. Она была высокой, грузноватой и выглядела гораз­до интереснее в больничной форме, чем в обычной одежде. Кожа у нее была бледная, лицо широкое, с на­меком на двойной подбородок. Острый нос, малень­кий рот с тонкими губами, которые она обычно под­жимала в строгую прямую линию, особенно на работе (Дафна командовала в своем отделении с диктатор­ской властностью, и молоденькие сестры, находивши­еся под ее началом, взирали на нее с уважением и — я не мог этого не заметить — долей неприязни). Но ког­да мы были вдвоем, она иногда позволяла себе улыб­нуться, обнажая два ряда острых белых зубов и розовый заостренный язычок, которым быстро проводила по губам, и, по мере того как росла наша близость, я на­ходил это движение довольно возбуждающим в чувст­венном плане. Но Дафна явно не относилась к числу соблазнительных женщин, как я — к числу соблазни­тельных мужчин. Ни один из нас не получил бы высо­ких оценок по части того, что Шелдрейк называет привлекательностью. Возможно, именно это и натолк­нуло ее на мысль, что мы созданы друг для друга.

И вот наступил день ланча, рокового ланча у нее до­ма — в маленькой квартирке в частном доме. В таких Домах живут бездетные пары или молодые одинокие люди свободных профессий: фикус в вестибюле, заст­ланные коврами коридоры, и самый громкий звук — жужжание лифта. Был промозглый февральский день, из низких серых облаков сыпал мелкий дождь. С поро­га квартира Дафны казалась теплой и манящей — как и сама Дафна. Она надела мягкое бархатное платье, которого я до этого не видел, а ее свежевымытые волосы, которые она обычно убирала в довольно тугой пучок на затылке, были распущены, и от них пахло аромати­зированным шампунем. Дафна, казалось, тоже была приятно удивлена моей внешностью: я облачился в пу­ловер и вельветовые брюки, она впервые видела меня не в церковном черном одеянии. «Так ты выглядишь моложе», — сказала она, а я спросил: «Значит, обычно я выгляжу старым?», и мы рассмеялись, а ее розовый язы­чок скользнул по губам этим ее кошачьим кокетливым движением.

Мы оба немного смущались, но стаканчик шерри [68]перед ланчем слегка ослабил нашу скованность, а бу­тылка вина, поданная к столу, рассеяла се окончатель­но. Мы разговаривали более свободно, более заинте­ресованно, чем когда-либо ранее. Не помню, что мы ели, помню только, что пища была легкой и вкусной и несравненно лучше жирного тушеного мяса Агги. По­сле ланча мы пили кофе, сидя рядом на диване, кото­рый Дафна подвинула к камину, одному из тех газовых каминов, что на удивление убедительно имитируют обычные, и разговаривали. Мы все говорили, а зимний день перешел в сумерки, и в комнате становилось все темнее и темнее. В какой-то момент Дафна хотела включить лампу, но я ее остановил. Меня охватило не­одолимое желание рассказать ей о себе всю правду, и сделать это казалось легче в полумраке, словно комна­та превратилась в исповедальню. «Мне нужно кое-что сказать тебе, — начал я. — Я больше не могу наставлять тебя, поскольку, понимаешь, я больше ни во что это не верю, продолжать было бы ошибкой, вероломством во всех смыслах. Ну вот, признание сделано, и ты — един­ственный человек в мире, которому я открылся».

В свете камина я увидел, как возбужденно расшири­лись ее глаза. Она взяла меня за руку и сжала ее. «Я очень тронута, Бернард, — произнесла она (мы уже не­сколько недель были на ты). — Я знаю, как это важно для тебя, как много значит. Для меня большая честь ус­лышать твое признание».

Несколько минут мы посидели в торжественной ти­шине, глядя на огонь. Затем, пока Дафна все еще сжима­ла мою ладонь, я поведал ей всю историю, более или ме­нее так, как рассказал ее здесь. И в конце добавил: «По­этому теперь я должен передать тебя Томасу. Он еще несколько неопытен, но намерения у него добрые».

«Не говори ерунды», — сказала она и, наклонив­шись, поцеловала меня в губы, словно хотела заставить замолчать, что, естественно, и произошло.

Понедельник, 14-е

Сегодня утром встретился с адвокатом Урсулы мисте­ром Беллуччи. Его контора находится в центральном Гонолулу, так они его называют, — финансовом и дело­вом районе. Как и Вайкики, он кажется слегка нереаль­ным, словно его выстроили вчера и могут за ночь де­монтировать и убрать, чтобы завтра воздвигнуть что-нибудь совершенно другое. Сворачиваете с довольно неряшливого участка бульвара Ала-Моана, через милю после торгового центра, ставите машину в многоэтаж­ном гараже и, выйдя с другой стороны, попадаете в лабиринт пешеходных улиц и площадей, соединяющих элегантные высотные здания, сбивающие с толку своей похожестью: все из одинаковой нержавеющей стали, тонированных стекол и глазурованного кирпича. По­мещения контор щедро обиты деревянными панелями и от стены до стены застланы коврами, охлаждаются безжалостными кондиционерами и затенены жалюзи поверх тонированных стекол, так что, попав внутрь с раскаленного, ярко освещенного тротуара, с трудом ве­ришь, что ты по-прежнему на Гавайях. Возможно, это делается нарочно, чтобы создать искусственный мик­роклимат, способствующий работе, и преодолеть апа­тию тропиков. Действительно, было похоже, что Беллуччи и его подчиненные играют роли, изображая жизнь конторы в некоей коммерческой столице Север­ного полушария. Сам он был в костюме-тройке и при галстуке; его секретарша — в платье с немилосердно длинными рукавами, в чулках и туфлях на высоких каб­луках. В своих слаксах и спортивной рубашке я чувст­вовал себя одетым небрежно и не по-деловому.