Десятое декабря - Джордж Саундерс Страница 45

Что это за странный предмет? Куртка? На скамейке? На скамейке, которую Преисподники использовали для принесения человеческих жертв?

Снега на куртку не нанесло. Внутри нее еще тепло.

Стало быть, недавно брошенная куртка Преисподника.

Довольно странный фетиш. Интригующий паралакс, если он когда-либо с такими сталкивался. А он сталкивался. Один раз нашел бюстгальтер на руле велосипеда. А однажды он нашел позади «Фресно» тарелку с целым стейком и гарниром. И его не тронул. Хотя выглядел стейк соблазнительно.

Что-то тут затевалось.

Потом на склоне Лексоу-Хилл, на полпути к вершине, он увидел человека.

Без куртки, лысый. Суперхудой. И в чем-то вроде пижамы. Поднимается с трудом с упорством черепахи, у него голые белые руки, торчащие из пижамных рукавов, как две голые белые ветки. Или из могилы.

Кто же станет оставлять куртку в такой день? Псих, вот кто. А этот тип был похож на психа. Как чувак из Аушвица или грустный, сбитый с толку дедушка.

Отец как-то сказал ему, Доверяй своему разуму, Роб. Если что-то пахнет говном, но на нем написано С днем рождения и воткнута свечка, то что это?

А глазурь сверху есть? сказал он.

Отец тогда проделал со своими глазами то, что он всегда делал, когда ответ не совсем попадал в точку, – скосил их.

Что сейчас говорил ему разум?

Что-то тут не так. Человеку нужна куртка. Даже если этот человек взрослый. Пруд замерз. Термометр-уточка показывал десять. Если человек псих, тем больше оснований прийти ему на помощь, разве не сказал Иисус, Блаженны те, кто помогают тем, кто сам не может себе помочь, потому что слишком психические, плохо соображают или имеют физические недостатки?

Он схватил куртку со скамьи.

Вот оно – спасение. Наконец, настоящее спасение типа того.

Десятью минутами ранее Дон Эбер остановился у пруда, чтобы перевести дыхание.

Он очень устал. Ну и дела. Черт знает что. Когда он тут выгуливал Йети, они шесть раз обходили пруд, трусцой поднимались на холм, касались камня наверху, рысцой бежали вниз.

Ты лучше шевелись, сказал один из двух парней, которые все утро вели дискуссию в его голове.

Конечно, если ты все еще не отказался от идеи камня, – сказал второй.

Которая нам по-прежнему кажется пижонской.

Одним, похоже, был его отец, другим – Кип Флемиш.

Глупые изменщики. Они поменялись женами, бросили поменянных жен, вместе бежали в Калифорнию. Может, они были геями? Или просто свингерами? Геями-свингерами? Отец и Кип в его голове расписались в своих грехах, и все втроем они заключили сделку: он простит их за то, что они, вероятно, геи-свингеры, и за то, что из-за них ему пришлось отправляться на Гонки мыльных ящиков ^[35] с одной только мамой, а они за это согласны дать ему основательный мужской совет.

Он хочет, чтобы все было аккуратно.

Это теперь отец говорил. Похоже, отец был как бы на его стороне.

Аккуратно? сказал Кип. Я бы использовал другое слово.

По небу пронеслась птица-кардинал.

Это было удивительно. По-настоящему удивительно. Он был молод. Пятьдесят три. И он так и не выступил с обращением к стране о сострадании. А как насчет путешествия по Миссисипи на каноэ? А как насчет того, чтобы пожить в шалаше близ тенистого ручья с двумя девчонками-хиппи, которых он встретил в 1968 году в сувенирной лавке в Озарках, когда Аллен, его отчим, в своих безумных очках-консервах, купил ему пакетик окаменелостей? Одна из девчонок-хиппи сказала, что он, Эбер, станет лисой, когда вырастет, и пусть он, пожалуйста, не забудет тогда ее пригласить. Потом девчонки-хиппи соединили свои золотистые головы и принялись хихикать над его ожидаемыми лисьими повадками. И этого никогда не…

Этого почему-то так никогда и не…

Сестра Вэл сказала, Почему бы тебе не попробовать стать следующим ДжФК? И он выставил свою кандидатуру на выборах президента класса. Аллен купил ему шляпу из пенопласта. Они сидели вместе, расписывали ленту на шляпе фломастерами. «ПОБЕДИ С ЭБЕРОМ!» А сзади: «ОН КЛАССНЫЙ!» Аллен помог ему записать пленку. С маленькой речью. Аллен куда-то унес пленку и вернулся с тридцатью копиями, «чтобы раздать».

– У тебя отличное послание, – сказал Аллен. – И ты невероятно красноречив. Ты сможешь.

И он смог. Победил. Аллен устроил для него победную вечеринку. С пиццей. Пришли все ребята.

Ах, Аллен.

Добрейший человек. Брал его с собой плавать. Учил его декупажу. А как Аллен терпеливо его расчесывал, когда он пришел домой со вшами в волосах. Ни одного грубого слова и т. д., и т. п.

И совсем по-другому, когда зачались страдания. Начались. Черт побери. Все чаще и чаще его слова. Куда-то набекрень. Все чаще и чаще его слова совсем не те, которые хотеть.

Хотел.

Когда начались страдания, Аллен взбесился. Говорил такие вещи, каких никто не должен говорить. Матери, Эберу, парню, который приносил воду. Из застенчивого человека, который всегда одобрительно похлопывал тебя по спине, превратился в высохшую бледную фигуру на кровати, кричащую ПИЗДА!

Только у него получалось с каким-то жутковатым новоанглийским акцентом – ПЕЗДА!

Когда Аллен в первый раз прокричал ПЕЗДА! за этим последовал забавный миг, во время которого они с мамой смотрели друг на друга, пытаясь понять, кого он назвал ПЕЗДА. Но тут Аллен поправился для ясности: ПЁЗДЫ!

Стало ясно, что он имеет в виду обоих. Какое облегчение.

Они от смеха чуть животы не надорвали.

Черт возьми, сколько он тут простоял? День шел на увалень.

Убыль.

Я честно не знал, что делать. Но он все сильно упростил.

Взял все на себя.

Так что ничего новенького?

Вот именно.

А теперь Джоди и Томми.

Привет, ребята.

Сегодня большой день.

Я что говорю, конечно, было бы неплохо иметь возможность попрощаться по-людски.

Но какой ценой?

Вот именно. И смотрите-ка: он ведь знал.

Он был отцом. И поступил как отец.

Отец облегчает бремя тех, кого любит.

Избавляет тех, кого любит, от мучительных сцен прощания, которые могут сниться потом до конца дней.

Вскоре Аллен стал ЭТОТ. И никто никого не собирался винить, если кто-то избегал ЭТОГО. Иногда они с матерью сидели на кухне, опасались вызвать гнев ЭТОГО. Даже ЭТОТ понимал правила игры. Ты приносил стакан воды, ставил его, говорил очень вежливо, Что-нибудь еще, Аллен? И ты видел, ЭТОТ думает, Все эти годы я был так добр с вами, а теперь я стал всего лишь ЭТОТ? Иногда там внутри присутствовал и прежний добрый Аллен, указывая глазами, Слушай, уходи, пожалуйста, уходи, я изо всех сил креплюсь, чтобы не назвать тебя ПЕЗДА!