Я была до тебя - Катрин Панколь Страница 45

— А может, он просто не считает нужным вмешиваться? Может, он убежден, что ему тут и делать нечего? Что этот человек прекрасно разрушит сам себя…

Я посмотрела на Симона и подумала, что вряд ли цветок в горшке сможет помочь решить проблему. Мысленно сравнив своего неистового и одержимого идеей совершенства любовника с немым спокойным цикламеном, я улыбнулась.

Нет, я не откажусь от борьбы.

До встречи с ним я была так одинока. Он принес мне ощущение разделенной близости, без которого я больше не смогу.

— А что, если интим и близость — это разные вещи? — вдруг огорошила меня Валери. Это было уже в другой день, мы сидели в кафе.

— …

— А что, если ты попытаешься хоть немножко доверять себе? Вместо того, чтобы во всем себя обвинять? Тебе приятно ощущение близости, это очевидно, но, может быть, тебе все же стоит признать, что твое «я» тоже имеет право на существование? На уважение? Хватит вешать на себя всех собак! Ну, пошевели мозгами! Может, ты — не единственная преступница? Может, не только ты бегаешь от призрака? Да-да, я про него, про твоего врага, из-за которого у тебя ничего не выходит…

Я по нему изголодалась. Изголодалась по его взгляду, делающему меня сильнее и выше. В его лучах я становлюсь королевой, наделенной властью карать и миловать.

Пиши, сказал он мне, и я стала писать.

Очень хорошо, сказал он, продолжай! И я продолжила.

Подстриги волосы, сказал он, и я сделала короткую стрижку. Слишком коротко, не одобрил он. Я стала их отращивать.

Он запретил мне краситься, и я забросила помаду и румяна, тени и пудру. Надо будет, сказал он, как-нибудь сделать тебе татуировку. Или пирсинг, я еще не решил.

Я предоставила свое тело в его распоряжение.

Мы с тобой, сказал он, доберемся до вершины мира, и я полной грудью вдохнула воздух заснеженных гор.

Мы с тобой, сказал он, попали между Богом и дьяволом, и я согласилась получать удары и поцелуи, протянула ему свои губы и свое тело и вручила свою судьбу в его руки.

Я жить без него не могу.

В самом начале нашего романа, когда мы разговаривали по телефону, — а ты звонил мне по десять раз на дню, чтобы сообщить, что на улице дождь или солнце, чтобы рассказать, о чем пишут газеты, которые ты читал за завтраком, чтобы поделиться тем, что происходит у тебя на работе, и чтобы обсудить подробности нашей любви, — еще тогда я заметила, что ты часто меняешь голос.

У тебя было несколько голосов. Один — властный и резкий, которым ты пользовался на работе, отдавал приказы, принимал решения и требовал, чтобы все вокруг пошевеливались; второй — нежный и чувственный, которым ты разговаривал по вечерам, когда звонил мне, лежа в постели; наконец, третий — торопливый, заикающийся, почти неразличимый, который появлялся у тебя, когда случалось нечто такое, что тебя взволновало, расстроило или встревожило. Мне приходилось переспрашивать, потому что ты начинал скакать через пятое на десятое, так что я вообще переставала понимать, о чем идет речь. Если на просьбу говорить медленнее и четче ты не реагировал, я старалась догадаться, о чем ты рассказываешь. Впечатление складывалось такое, что ты торопишься, потому что за тобой по пятам мчится какой-то враг, или что ты захвачен в заложники и стоишь под дулом пистолета. Мы даже ссорились из-за твоего голоса номер один или голоса номер три. Первый был слишком сухим и безликим, последний — таким лихорадочно нервным, что мне становилось нехорошо. Ты обычно отвечал, что я преувеличиваю, что достаточно сделать небольшое усилие, и я прекрасно тебя пойму. Еще ты говорил, что я туга на ухо и мне надо обратиться к врачу.

Я наизусть выучила все три твои голоса и только по ним могла определить, в каком ты настроении — хорошем, отличном или паршивом.

В тот вечер ты позвонил мне и разговаривал своим заикающимся нервным голосом.

— Что-нибудь случилось? — мягко спросила я, словно обращалась к испуганному ребенку, от волнения путающему слова.

— Да нет… нет… ничего. Все нормально.

— У тебя плохой голос. Что стряслось?

— Да нет, правда, ничего особенного. Просто я…

Ты замялся, а в голосе прорезались ноты, предвещающие катастрофу.

— Глупо, конечно, но я… Я только что вспомнил… Просто завтра… Как это я забыл… Завтра День матери, и я ужинаю у родителей.

День матери! Действительно, надо мне и своей позвонить. Она очень строго следит за тем, чтобы мы поздравляли ее с Днем матери, с днем рождения, с Рождеством и с Новым годом. Она вообще страшно щепетильна во всем, что касается праздников, обводит в календаре даты именин и дней рождения. Даже если мы в ссоре и не общаемся, она никогда не забывает прислать мне записочку — как правило, на оборотной стороне использованного конверта или каком-нибудь клочке, оторванном от письма, — с коротким, выведенным прямым и ровным учительским почерком текстом: «Поздравляю с днем рождения. Мама». Это почитание правил, это соблюдение условностей, эта дань долгу, вытверженному назубок, будят у меня в воображении образ стихаря, наброшенного на грязные лохмотья, и вызывают улыбку. Она не испытывает ко мне никаких теплых чувств, но послушно следует традиции, которая требует от нее исполнения материнского долга. Благодаря этому несложному ритуалу она спит спокойно — ее совесть чиста, ей не в чем себя упрекнуть.

— Так, значит, мы не увидимся?

Я нарочно говорю легко и даже весело, лишь бы утихла тревога, звучащая в твоем голосе.

— Нет… Вернее, да. Но только после ужина.

— Ну хорошо, как скажешь. Позвони мне, когда освободишься, ладно?

Ты мрачно согласился и повесил трубку.

Ну, раз уж у нас праздник, будем праздновать!

Решено: свожу мать в ресторан.

Я позвонила брату: присоединяйся.

— Да нет, знаешь, что-то меня это не воодушевляет… Я ей утром позвоню, поздравлю по телефону. Вы уж там без меня как-нибудь… Ты не обиделась?

— Ну, лучше бы ты пришел, конечно. Хоть поговорили бы. А так опять мне придется одной слушать ее жалобы.

— Нет уж, спасибо! Я, между прочим, семь лет оттрубил с ней на Мадагаскаре, пока вы тут блаженствовали. Так что вы все мне должны еще очень много ужинов с нашей мамочкой.

— Не знаешь, наши ее уже поздравили?

— Наверняка. Они же у нас идеальные дети.

Мои старшие брат и сестра. Идеальные ханжи. Открытки, конечно, отправили заранее, чтобы не разочаровать ее относительно их лучших чувств. Наутро от них принесут цветы. Как каждый год. Куда бы ни забросила их судьба, на Северный полюс или в Джакарту, они ни за что не забудут ее поздравить. На Рождество шлют цветные фотографии. Сестра с мужем и выводком детей, брат — в рабочем кабинете, за компьютером. Вид торжествующий. Еще бы, он сделал блестящую карьеру, мотается по всему свету. Большой Начальник собственной персоной! Да уж, вот кто преуспел в жизни, талдычит мне мать, ставя в пример старших брата и сестру. Они живут за границей! А вы, вы что? Торчите в этой безнадежной стране, стране без будущего, подумать только, коммунисты у власти, вечные забастовки, куча безработных, мечтающих о зарплате! Эх, вот если бы я вышла замуж за американца, не пришлось бы мне смотреть на все эти безобразия!