Генеральша и ее куклы - Светлана Шишкова-Шипунова Страница 45

И вот ты работаешь, работаешь, работаешь, и вдруг оказывается, что ты умеешь делать то, что делают мужчины, и даже лучше. Как исключение из правил тебя могут признать и продвинуть, в интересах дела тебя даже могут назначить на руководящую должность (если на данный момент рядом не окажется подходящего претендента мужского пола). Так в самый разгар перестройки, на волне всеобщего энтузиазма, полная идей и планов, ты неожиданно для всех станешь главным редактором самой большой в ваших краях газеты, единственная из женщин, будешь заседать наравне с мужчинами в бюро обкома, уверенно выступать на пленумах и сессиях, писать серьёзные аналитические статьи в центральные газеты, с тобой будут советоваться первые руководители области, твоё имя будет на слуху у читателей, и благодаря всему этому, ты без труда выиграешь на первых альтернативных выборах в местный парламент у шестерых соперников–мужчин.

Женщина! Как ей это удаётся? Ну, знаете, бывает… У неё талант и мужской ум к тому же. Уникальный случай. Ничего уникального! Очень многие женщины достигли в журналистике успехов, равных мужским и выше. Другое дело, что почти все они остались одинокими или стали ими в процессе своего восхождения на вершины профессии. Так и ты – достигла своей вершины в промежутке между двумя браками, пока была свободна и ни от кого не зависима. Тебе казалось тогда, что наступил золотой век журналистики и одновременно твой собственный звёздный час. И вот на самом пике карьеры, на взлете…

Видит Бог, я не искала никаких встреч, не высматривала в толпе окружавших меня мужчин «объект» для завязывания каких бы то ни было отношений, мне было не до этого. Он сам меня высмотрел, нашёл и взял в тиски так, что стало не увернуться, не выскользнуть, не свести все к шутке, к лёгкому флирту.

В сущности повторилась старая история. «Лучше, когда тебя любят…». А ты сначала просто позволяешь себя любить, занятая тем временем своими, более важными, чем любовь, делами, потом помаленьку привыкаешь, потом привязываешься, потом, не заметив, как и когда это случилось, в один прекрасный день понимаешь, что сама уже не мыслишь своей жизни без этого человека. О тебе никто и никогда так не заботился, как он. Это так непривычно и так, оказывается, приятно… Будто какая‑то мощная глыба вдруг выросла рядом с тобой. Она и защищает (хотя ты вроде не нуждаешься в защите), но и отгораживает от всего, от всех, не оставляя никаких путей к отступлению.

У меня было сильное предубеждение против его профессии. Пресловутые «люди в штатском», серые, невыразительные, вечно озирающиеся, вечно всех (а нас, журналистов, в первую очередь) черт знает в чём подозревающие… Но он совершенно не вписывался в этот скорее «киношный» стереотип. Уж он‑то как раз – слишком заметный, идёт по улице – его издали видно, высокий, плотный, большой. И как все большие люди – шумный, общительный, говорит громко, любитель компаний и анекдотов, сам рассказывает, в том числе – политические, но особенно хорошо у него получается с кавказским акцентом: «Дэвушка, а дэвушка, пэрсик хочишшшь?..». Пьёт наравне с нашими, редакционными, но, в отличие от них, совершенно не пьянеет. И когда кто‑нибудь начинает приставать к нему с пьяным вопросом: «А меня вы подслушиваете?», он хохочет: «Да кому ты, на хрен, нужен!». Журналистская братия не отстаёт, кто‑то заводит провокационный разговор о казачестве, и тут оказывается, что он больше их знает – и о дроздовцах, и об алексеевцах, и вообще о русской эмиграции, это его конёк. Вы, говорит, про такого поэта слышали – Николая Туроверова? Никто не слышал (шёл только 87–й год). Стал читать стихи. Это он для меня, конечно, старался, хотел понравиться. Наши смотрят с любопытством: если это чекист, то какой‑то нетипичный. И на меня поглядывают с ревностью: у тебя с ним серьёзно, что ли? Я отнекиваюсь: да нет, это так, ничего серьезного…

Внешне он не в моём вкусе – черты крупные, грубоватые, словом, не красавец. Но когда тебе 37, а ему 40, об этом как‑то даже неловко говорить. Ты давно уже ценишь в мужчине не красоту, а ум и силу. Того и другого здесь в избытке. И постепенно ты убеждаешься, что это абсолютно твой человек, что вся система ценностей совпадает, и чувствуешь, что с этим человеком можно быть самой собой, не подстраиваться, не прикусывать язык, не умерять и не умалять своих амбиций, как часто приходилось делать, чтобы не задеть чьего‑то самолюбия. Как это, оказывается, хорошо – общаться на равных! Вы можете часами говорить и не наговориться, он признается, что впервые обрёл в женщине друга. Прямо как у Вишневского: «Любимая! Так ты и собеседник!».

Тем временем сынок мой переживал по поводу происходящего целую гамму чувств. Поначалу он не придал значения появлению незнакомого дяди, потому что принял его за одного из сотрудников редакции, которые часто бывали у нас в квартире (ещё при Гоше и после него), пили–ели, бренчали на гитаре, трепались, иногда даже ночевали на раскладушке в кухне или прямо на полу в зале. Потом, когда дядя зачастил, сыночек насторожился:

— А чего этот всё время к нам ходит?

— А что, он тебе совсем не нравится?

— У него нос толстый.

— Ну, нос… Нос это не беда. Ты с ним поговори, он много чего знает интересного.

Мальчик смотрел волчонком и разговаривал через силу. Приходилось все чаще отправлять его к бабушке, чтобы не травмировать. Когда же хождение к нам дяди стало приобретать слишком очевидный смысл, ребёнок спросил:

— Он что… тебя любит?

— Наверное, — сказала я.

— А ты?

— А я… Я тебя люблю, мой сыночек, единственный на свете. Спи.

— А ты спой мне песенку.

Хитрый какой. Маленькому я всегда пела ему перед сном. Особенно он любил песню о Щорсе – «Шёл отряд по берегу, шёл издалека…» и заунывную «Там вдали, за рекой…». Но теперь мальчику уже двенадцать, какие могут быть песенки… Я закрываю дверь в его комнату и на цыпочках иду в свою, там ждёт, не уходит человек, который меня любит.

— Можно я сегодня останусь?

Мы почти не шевелимся, боясь, что он услышит. И всё равно через какое‑то время раздаётся глухой стук, я вскакиваю и бегу в соседнюю комнату. Сынок колотит острым кулачком в стену и повторяет:

— Ненавижу! Ненавижу!..

Сердце моё разрывается на части. Полночи я хожу из комнаты в комнату, успокаивая то одного, то другого. Впрочем, в большой комнате все понимают правильно и готовы терпеть и ждать столько, сколько понадобится. А сколько понадобится?

Дети растут быстро. Три года спустя пятнадцатилетний сын говорит мне за завтраком как бы между прочим:

— Мам! Ну вы думаете жениться или нет? Сколько он просто так ходить будет?

— А ты… не против?

— Я – нет, а ты?

Все‑таки стереотип этот ещё силён, и «устроенной» считается только та женщина, которая замужем, пусть даже за совсем никчёмным и ни на что не годным мужичонкой. А уж если за мужчиной солидным и крепко стоящим на ногах (будущим генералом), то и подавно. Тут уж все хором: вот повезло так повезло! А может, это ему повезло? Ведь и ты твёрдо стоишь на ногах, и ты – вполне состоявшийся, успешный и знающий себе цену человек, привыкший все в жизни делать самостоятельно и в принципе уже не нуждающийся в чьей‑то опоре и поддержке. И тебе совсем не хочется терять свою нажитую годами независимость, оглядываться на кого‑то, спрашивать разрешения, отчитываться…