Путь хунвейбина - Дмитрий Жвания Страница 45

- Конечно!

Но в бутылки на нашем столе уже были пустыми, я пошел поискать бутылки с вином на других столиках. Нашел. Но хватило только на один бокал, для Виолетты, она опять посмотрела на меня с сожалением. Заиграла музыка.

- Ты не хочешь потанцевать со мной?

- С удовольствием.

Во время танца я продолжил рассуждать на политические и организационные темы.

- Ой, ля-ля! – взорвалась Виолетта. – Политика, коммунизм – ты все время говоришь о коммунизме! Только об этом!! Неужели ты не хочешь сказать, что я тебе нравлюсь? Что ты меня хочешь прямо здесь и сейчас?

Я опешил, просто я не ожидал такой реакции.

- Нет, конечно, ты красивая. Очень красивая…

«А вдруг она меня разыгрывает? Хороша сочувствующая! Странная девица!» - подумал я, и молчал, пока не закончился танец. Мы сели за столик, Виолетта сказала, что ей нужно пообщаться друзьями, я остался за столиком один, и наблюдал со стороны за праздником. То, что люди, а это были очень простые люди, в основном – рабочие местных заводов, искренне веселились, старики хлопали в ладоши, глядя, как молодые танцуют или участвуют в конкурсах. Вернулся Пьер. Я вздохнул с облегчением. Но об инциденте рассказывать не стал.

Пьер сидел за столиком с активистом сербского происхождения, они обсуждали ситуацию на местном заводе. Пьер мне перевел суть их разговора, я включился него и зачем-то процитировал Бакунина. Наверное, дал о себе знать дух противоречия, мне не хотелось, чтобы Пьер думал, что за короткий срок сумел меня перевоспитать, сделать стопроцентным троцкистом.

Упоминание Бакунина произвело эффект – Пьер взорвался. И как всегда в таких случаях перешел на фальцет. Серб растерялся и предпочел удалиться.

- Вот видишь?! Ему даже не приятно слушать то, что ты говоришь! Ты так и не стал нашим товарищем, все эти твои реакции… У нас в LO никто, никто бы не сказал такое!

- Но я и не в LO, я в РПЯ…

- Конечно, даже ваше название пригодно только для анархистов… Ячейки! Вы не признаете дисциплины, вы не верите в то, что писал Ленин! А он писал: между руководителями и активистами должно существовать чувство товарищеского доверия. Вы боитесь, что вами будут руководить, а значит, вы не хотите строить партию. Я всегда говорил: ты бунтарь, а не революционер.

Пьер кричал на меня, Виолетта танцевала с каким-то парнем и бросала на меня ироничные взгляды.

- А между руководством LO и шлюхами существует то, о чем писал Ленин? А?! – я зло посмотрел на Пьера.

- О чем ты? – Пьер опешил.

Я рассказал ему о случае с Виолеттой.

Но Пьер вывернулся и здесь.

- Да, наши девушки достаточно свободны, чтобы не вести себя, как им велит мелкобуржуазная мораль.

Я устал спорить. Пьер куда-то вышел, вернулся через полчаса в дружелюбном настроении, я тоже не стал дуться.

- Мне очень нравиться наблюдать за тем, как искренне радуются эти простые работяги, вы им устроили настоящий праздник.

Пьер по-кошачьи улыбнулся.

В Париж мы возвращались в последний день французского лета – 21 сентября, шел дождь, было холодно даже в джинсовке, на следующий день я улетел в Москву из аэропорта Шарль де Голль. А из Москвы до Ленинграда доехал в купе проводника, заплатил я за это 10 франков, то есть - 2 доллара. Проводник был доволен, такой тогда был курс валют.

Стагнация – самое худшее состояние. Вроде что-то делаешь, но не знаешь, зачем. Я понимал: мы превращаемся в книгонош, причем в книгонош-неудачников. Конечно, мы могли называть себя революционными пропагандистами. Но зачем обманывать себя?

И тут о себе напомнил активист профсоюза «Независимость», с которым я познакомился еще давным-давно, на собрании в ДК Газа, посвященном памяти Бакунина. Он тогда мне задал вопрос, что я думаю о русском революционере Сергее Нечаеве, организаторе «Народной расправы»? Мне Нечаев всегда был симпатичен. Настоящий революционер, цельная натура. «Революционер – человек обреченный», - написал он в «Катехизисе», и был прав. Оказалось, активист «Независимости» 10 лет провел в сумасшедшем доме за то, что попытался создать организацию нечаевского типа. Это был грузный черноволосый бородатый мужчина лет 35, звали его Сергей.

В конце осени 1991 года он позвонил мне и попросил о встрече. Мы пересеклись на станции метро «Электросила». Сергей устроился на ЛПО «Картонажник», где работали инвалиды: умственно отсталые, перенесшие полиомиелит, слепые, глухие, люди с укороченными конечностями и т.д. Они делали картонные коробки.

Десять лет, проведенные в дурдоме, серьезно отразились на здоровье Сергея: прыгало давление, пошаливало сердце и нервы, да и доучиться ему не дали, поэтому он и устроился на «Картонажник», полагая, что на производстве для инвалидов требования не такие жесткие, как на обычном производстве, куда бы его, впрочем, и не взяли. С белым-то билетом! Но вскоре он выяснил, что на «Картонажнике» установлены нормы выработки, которые смогли бы выполнить даже физически здоровые рабочие. Более того, для рабочих-инвалидов нормы выработки снижены непропорционально относительно сокращенного рабочего дня, то есть рабочий день сокращен на треть, а нормы выработки – на четверть. Поэтому инвалидам приходилось работать с еще большим перенапряжением сил. Выдерживали немногие. Тех, кто не выполнял нормы, штрафовали. Чтобы избежать штрафов, инвалиды работали сверхурочно, бывало, что по 10 часов в сутки. Штрафами пополнялся фонд экономии заработной платы, который потом расхищался директором и администрацией. Все эти факты зафиксировали инспекция труда. Но дальше фиксации дело не пошло, безобразия продолжались.

Сергей предложил привлечь к проблеме внимание общественности, а для этого – взять в заложники директора «Картонажника». Я согласился. Мы разработали план. Он отвлечет внимание охранника административного корпуса каким-нибудь вопросом, а мы, активисты РПЯ, ворвемся внутрь корпуса, займем кабинет директора, если директор будет сопротивляться, свяжем его, забаррикадируемся в кабинете, вывесим из окон приемной транспарант с главным требованием и наш флаг, и раскидаем листовки с объяснением ситуации, по телефону свяжемся с в редакциями газет и телеканалов, и откажемся покидать кабинет до тех пор, пока не подъедут журналисты и телекамеры. Секретаршу и всех, кто в этот момент окажется в приемной, мы решили выгнать.

О плане я сообщил только Янеку. Он, конечно, его поддержал. Мы установили наблюдение за директором. «Картонажник» находится недалеко от дома, где жил Янек, в конце улицы Софийской, и Янек часто встречал директора и провожал его. Мы выяснили, что он приезжает к 8 утра. Никогда не опаздывает. Крепкий хозяйственник! С работы уезжает в 17-30, иногда в шесть.

Следить за директором было легко, в начале декабря поздно расцветает и рано темнеет, и поэтому на нас никто не обращал внимания, точнее – мы не бросались в глаза. В другое время, скажем, летом нас бы сразу вычислили – мы очень сильно отличались от рабочих «Картонажника».