Близнецы - Тесса де Лоо Страница 44

— И вот мы стоим здесь, — вздохнул он, — напротив французов, со всей этой техникой. Зачем? Надеюсь, что всему этому фарсу скоро придет конец и мы сможем вернуться домой.

Они продолжали встречаться. Он заезжал за ней домой, и все называли его приятным, благовоспитанным молодым человеком, что ее сильно раздражало. Она осыпала его колкостями, а он открыто этим наслаждался. Она подтрунивала над его произношением, его галантностью, его австрийским происхождением. Однажды они отправились на танцевальный вечер в ратушу. Когда вечер подходил к концу, Анна потащила его к выходу:

— Пойдемте, больше нам здесь делать нечего.

— Нет-нет, они еще сыграют пару мелодий, — заверил он ее. — Поспорим? Если я выиграю, то переходим на «ты».

Он выиграл. Они молча возвращались по вымершим аллеям пригорода, месяц мелькал среди облаков, пахло молодой зеленью. Не могу же я вот так просто называть его на «ты», думала Анна. На нижней ступеньке крыльца он внезапно поцеловал ее, словно наперекор какому-то внутреннему голосу, всю дорогу запрещавшему ему сделать это.

— Вы плачете… — испугалась Анна.

— Не «вы»… «ты», — поправил он.

В таких обстоятельствах у нее не хватило духу с ним распрощаться и оставить плачущего солдата на пороге дома. И хотя больше всего ей хотелось оказаться наконец в своей комнате и поразмышлять обо всем за закрытой дверью, она повела его в парк, к каменной скамье, словно нарисованной в лунном свете на фоне тисовой изгороди. Они присели. В голове крутились фрагменты из фильмов и книг, персонажи которых по обоюдному желанию вступали в следующую фазу отношений: объятия, объяснения в любви… однако рыдающий поклонник там не встречался. Даже собственные слезы Анна считала проявлением слабости, а уж от мужчины она такого и вовсе не ожидала. В последний раз, вечность тому назад, она плакала от гнева, унижения и боли. Вероятно, у солдата были другие на то причины — спросить она не решалась. Он держал ее за руку и спокойно смотрел на спящий дом. Настороженность исчезла, и Анной вдруг овладела сонливость.

— Как же хочется спать, — зевнула она.

— Ложись, — прошептал он. — Клади голову мне на колени.

Она без колебаний растянулась на скамейке и, опьяненная солдатским запахом, тут же задремала.

Пока она спала, серп луны переместился на другую сторону небосвода. Анна проснулась в сладкой истоме и с чувством абсолютного доверия, какого не испытывала с детства. Тайком она рассматривала своего кавалера. Его неподвижная поза напомнила ей умирающего солдата в доме дедушки, глядящего на спускающегося с небес ангела. Казалось, он без слов разговаривает с кем-то незримым. Но вот он сглотнул, его кадык дернулся, и мужчина снова приобрел земные очертания. Анне стало неловко за свои тайные наблюдения, и она позвала его по имени. Он наклонился к ней.

— Никогда не думал… — сказал солдат, прикоснувшись пальцем к ее губам, — что на свете есть такая красота — девушка, засыпающая на твоих коленях.

— Разве я не говорила, — Анна, однако, не потеряла рассудок от его слов, — что ты Rosenkavalier. [63]

Последующие дни все ее мысли были заняты только солдатом. То, что он был таким близким и одновременно загадочным, разжигало ее любопытство. Пути назад, похоже, не было; в Троицын день они договорились устроить пикник на Драконовой горе. Однако дракон их не дождался. Он очнулся от двадцатилетнего сна, потянулся, зевнул, проверил, блестит ли должным образом чешуя, поточил когти о скалу, разверзнул пасть, чтобы проверить механизм испускания огня и серных паров, после чего, размахивая хвостом и выпятив грудь, спустился с горы — в западном направлении.

Девятого мая зазвонил телефон.

— Тебя, — сказала Ханнелора.

Анна подняла трубку. На другом конце провода солдат выдохнул:

— Все отпуска отменены.

Тревога, подъем. Он перелез через ограду казармы, чтобы только добраться до телефона и позвонить ей, ему следовало немедленно возвращаться — если его поймают, то расстреляют на месте. После их разговора она еще долго стояла с трубкой в руке. Война больше не маячила на горизонте. Она накрыла ее с головой, свила гнездо в ее груди; слезы сами собой катились по щекам.

— Да уж, — сказала фрау фон Гарлиц, — это война.

Это лаконичное утверждение совершенно выбило Анну из колеи. Годами сдерживаемые слезы потекли ручьем — она прочла множество книг и понимала, что просто пополнила многомиллионную армию женщин, веками провожающих мужчин на фронт, тысячи раз это было описано и воспето, и все же ее горе было исключительным и самым страшным. Вновь она оказалась бессильной перед реальностью, но в этот раз беспомощность касалась двоих.

Первое письмо пришло по полевой почте из Бад-Годесберга.

«Я сижу в гимнастическом зале, передо мной стоит свеча, у меня есть карандаш и бумага, и я пишу тебе, потому что беспокоюсь. Пожалуйста, дай о себе знать».

Так началась их многолетняя переписка. Она пережила военные кампании в Бельгии, Франции, России и закончилась последним письмом, написанным не его рукой. Именно на бумаге по-настоящему раскрылась и их любовь с присущей этому чувству самоотверженностью: «у меня все хорошо…»

— Французы наступают!

Фрау фон Гарлиц со своей свитой снова бежала на восток. Анне и Ханнелоре поручили присматривать за домом. Дверь бомбоубежища, дальновидно построенного еще в 1934 году, больше не запиралась на замок.

Бассейн, согласно предписанию, был всегда наполнен водой для тушения пожара. Все было предусмотрено.

Словно единственные оставшиеся в живых после кораблекрушения, они дрейфовали в океане кофе, чая, вина и яблочного ликера, вредных для здоровья (артроз!), но полезных для души. Теплое течение несло их к новым, неизведанным горизонтам, но они ни разу не приставали к берегу. Воскресенье продолжалось. Они заказали обед. Вместо того чтобы на больных ногах исследовать окрестности Спа, они пустились в путешествие по прошлому, невзирая на то что шанс подорваться на мине постепенно возрастал.

Лишь по прошествии многих лет дети Лотты узнали, что война началась 10 мая 1940 года. Однако для немцев она началась гораздо раньше, в сентябре тридцать девятого, а может, в 1933 году, когда к власти пришел одержимый художник-дилетант. Десятого мая ее семья ни на секунду не отходила от радиоприемника. Лотта смотрела на улицу сквозь высокое окно. Неправдоподобные события, о которых бесстрастным голосом вещал диктор, казались еще нереальнее на фоне безоблачного голубого неба. Парашютисты? Бомбардировки аэропортов? Немецкие войска, беспрепятственно перешедшие границу?

Немецкая армия быстро наступала. Слухи и факты теснили друг друга: немецкие парашютисты маскировались под почтальонов и жандармов, страна кишела шпионами, королевская семья бежала за границу, Роттердам пылал. Немцы угрожали разбомбить и другие города. Голландские солдаты защищались из последних сил. Маленькая Голландия была все же не настолько мала, чтобы спрятаться от бомбардировщиков, с которых она была видна как на ладони.