Тайны Питтсбурга - Майкл Чабон Страница 44

— И пойдешь туда без меня.

Я отвернулся, пошел вдоль реки и остановился среди бурьяна и ржавых консервных банок. Мне было жарко, невыносимо хотелось спать. Я уже часа два как опаздывал на свидание с Флокс. Мне стало понятно, что я ошибался, воображая себя Стеной. Стена стоит посредине и разделяет — два места, два мира. Я же был, если хотите, главной дверью, открывающейся все шире, в том единственном темном коридоре, который вел от моей матери и отца к Кливленду, Артуру и Флокс. От погожего воскресного утра, когда мать покинула меня, к невообразимому августу, который сейчас впервые обозначился впереди. Стена говорит «нет», дверь помалкивает.

— Я тебе не друг? — Он сел на траву рядом со мной. К его ботинку прилип желтый лоскут старой газеты.

— Кливленд, ты хоть понимаешь, чего просишь? Ты представляешь, чем это может для меня кончиться?

— Нет, не понимаю, — ответил он. — Ты никогда мне ничего не объяснял.

Я посмотрел на него. Он почти улыбался, но его немигающий взгляд был все так же сосредоточен на мне, лоб морщился. Затем он встал и пошел к мотоциклу. Я последовал за ним с обломками его очков. Кливленд как мог соединил их, и мы поехали.

Знаю, это правда, что я не пускал Кливленда в свой внутренний мир, который состоял из сплошных секретов. (Хотя «секреты» слишком громкое название для вещей, которые я не мог — нет, которые мне не следовало говорить вслух.) Теперь я все больше и больше сожалею об этой своей скрытности, особенно когда понимаю, что он — ох, Кливленд! — пять раз широко распахивал передо мной двери в свой причудливый мир. Пять раз в то памятное лето я сидел у него за спиной на мотоцикле, с трудом втиснув голову в бананово-желтый шлем, когда-то принадлежавший его сестре. Каждый раз я хватался за железную перемычку позади сиденья, но он гонял как маньяк, лавируя между несущимися машинами, проскакивая на желтый свет, залезая на тротуар, чтобы объехать пробки, так что к концу путешествия мои руки всегда оказывались на его бедрах, я что-то кричал и смеялся ему в шлем. Именно во время этих бешеных, опасных гонок, когда пальцы мои комкали горячую черную кожу его куртки, когда мой шлем ударялся о его, я острее всего чувствовал нашу связь и лучше всего его понимал. Я знал, почему он поступал так, а не иначе. И в мире не существовало ничего, кроме его широкой спины, его смеха и проносящегося мимо Питтсбурга, где стоящие вдоль обочин деревья превращались в короткий, отрывистый свист. Эта скорость, и рев мотора, и окружавшее нас ничто стали самыми пронзительными, глубокими и личными ощущениями из всех, что я испытал в то лето. Тут не было и тени сексуального влечения, которое все портило или углубляло. Был только страх, смешанный со смехом, и мои руки на его бедрах. Мы были друзьями.

Он отвез меня к себе домой, чтобы мы оба смогли принять душ. Кливленду к тому же надо было поменять порванную одежду на что-нибудь другое и найти свои старые очки. Если я до сих пор не описывал обиталище Кливленда, то только потому, что впервые увидел его именно в тот день, когда все казалось новым и по-новому пророчащим беду, когда я был исполнен головокружительным страхом и любопытством. Артур уже заронил в меня некоторое предощущение того, что он сам называл Каса дель Террор, Дом Страха, мрачно намекая на постоянную смену соседей, череду происшествий и пожаров, странных животных, горы немытой посуды и нестиранной одежды.

— Это не дом, — говорил он. — Это взрыв, направленный внутрь.

Дом стоял в небольшом перелеске в самом сердце квартала Беличий Холм, глухой угол возле узкого потрескавшегося проезда, почти неразличимый с улицы. Он мог бы сойти за дом с привидениями, если бы не гигантские трехцветные резные фигуры кота Феликса, Элиса Гуна, [48]мистера Пибоди и Шермана и других мультяшных персонажей. Но его фронтон, странная чешуйчатая башенка, железная ограда, раскачивающиеся ставни придавали облику дома что-то почти человеческое.

— Кто хозяин этого места? — спросил я, слезая с мотоцикла и с трудом стаскивая шлем с головы.

— Кто его знает…

— А…

— Каждый месяц в первую четверть полнолуния я оставляю плату за жилье в маленьком бумажном пакете в конце этой дороги. К утру их уже нет на месте.

Мы поднялись по ступеням и прошли через скрипучую веранду в гостиную. Повсюду: на столах, на полу, в углах комнаты — валялись книги в бумажных обложках. Я бегло глянул на названия: эклектичное собрание, от невыдуманных историй о знаменитых убийцах до Кнута Гамсуна, от сочинений про диеты, гороскопов и комиксов до Воннегута. Мне показалось, что эта странная пестрота отражает многочисленность и разношерстность нынешних и прошлых квартирантов Дома Страха.

— Ты все это прочитал?

— Разумеется. Зачем еще здесь быть книгам?

— И ты их сам купил?

— Я не покупаю книги, — ответил он.

Тогда я еще не знал о волшебном плаще Кливленда, из бесчисленных и бездонных карманов которого он доставал сигареты, консервы, книги и журналы, а иногда даже резиновых змеек или заводные клацающие челюсти, попавшиеся ему на глаза в каком-нибудь магазине. Возможно, ни один из фокусов Кливленда не мог сравниться с тем, как он просадил все немалое наследство, оставленное ему матерью, за шесть лет, не покупая ничего дороже мотоцикла.

Мы помылись, и, пока он переодевался, я бродил по дому, заглядывая в пустые комнаты, в каждой из которых имелся музыкальный центр и матрац. Никого из страшных соседей не оказалось дома, хотя следы их жизнедеятельности были доступны глазу и носу. Двери некоторых спален были заперты на навесной замок, другие, сорванные с петель, просто стояли у стены. Я вошел в одну из комнат и уставился отсутствующим взглядом на плакат какой-то рок-группы, не сразу сообразив, что на нем изображено зрелищное жертвоприношение ацтеков на вершине пирамиды — возложение на алтарь сердца, вырезанного из груди. Я думал о том, что должен позвонить Флокс, и эта мысль была так привлекательна, что я почти решился отправиться к ней без звонка — выскользнуть из дома и предоставить Кливленду ехать в деловую часть города без меня. Возможно, это было бы еще большей глупостью, хотя трудно сообразить почему. Как бы то ни было, в дверном проеме показалась голова Кливленда.

— Все, Бехштейн.

Я обернулся. У Кливленда на носу сидели круглые очки в белой оправе, которые придавали ему обреченный вид.

— Ладно, — вздохнул я. — Дай мне только позвонить Флокс.

Но ответа я не дождался, так что мы отправились в центр. Это была моя четвертая поездка на мотоцикле Кливленда.