Железный бурьян - Уильям Кеннеди Страница 43

— У меня вид как у бродяги, да? — спросил Руди.

— Ты и есть бродяга, — сказал Френсис. — Но ты хороший бродяга, если ты не против.

— Знаешь, почему люди зовут человека бродягой?

— Не могу понять.

— Потому что им так приятней.

— От правды никто не помирал, — сказал Френсис. — Раз ты бродяга, значит, бродяга.

— Нет, бродяг много умерло. Старых мало осталось.

— Ничего, новые подрастают.

— Много хороших людей умерло. Хороших механиков, машинистов, лесорубов.

— Некоторые не умерли, — сказал Френсис. — Мы с тобой не умерли.

— Говорят, Бога нет, — сказал Руди. — Но Бог должен быть. Он охраняет бродяг. Они встают из снега, идут и выпивают. Взять тебя, ты ведь в новеньком костюме. А взять меня. Как есть бродяга. Законченный бродяга.

— Ну, не законченный, — сказал Френсис. — Ты бродяга, но не законченный.

Они шли по Саут-Пёрл-стрит к гостинице «Паломбо». Половина одиннадцатого; ночь была ясная, звездная, но очень холодная: предвестие зимы. Френсис простился с семьей около десяти и на автобусе приехал в центр. Сразу пошел в миссию — пока не заперли, — нашел на кухне Махоню, в одиночестве допивавшего остатки кофе. Элен весь день не показывалась, и Махоня ничего о ней не слышал.

— Но тут тебя Руди спрашивал, — сказал Махоня Френсису. — Он или на станции греется, или забрался в какой-то брошенный дом на Бродвее. Говорит, ты знаешь в какой. Но учти, Френсис, я слышал, полицейские обыскивают старые дома чуть не каждую ночь. Тут из наших столовавшихся многих нет — думаю, все в тюрьме. Небось ремонт там затеяли, маляры понадобились.

— Не пойму, какого лешего им надо, — сказал Френсис. — От бродяг никакого вреда.

— Разлюбили бродяг полицейские — вот в чем, наверно, дело.

Сперва Френсис заглянул в пустой дом — это ближе всего к миссии. Он вошел через проем без двери и очутился перед сырой, непроглядно темной лестничной клеткой. Подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и стал осторожно подниматься по ступенькам, перешагивая через скомканные газеты, осыпавшуюся штукатурку и через негра, калачиком свернувшегося на первой площадке. Пробирался среди разбитых стекол, пустых бутылок из-под вина и содовой, картонных коробок и человеческого кала. Уличный фонарь освещал сталагмиты голубиного помета на подоконнике. Френсис увидел еще одного спящего возле дыры, в которую, по слухам, на прошлой неделе провалился какой-то Мак Мичиганец. Френсис обошел дыру и спящего и нашел Руди. Один в комнате, он лежал на широкой доске, поодаль от разбитого окна, накрыв плечи вместо одеяла газетой.

— Эй, бродяга, — сказал Френсис, — ты искал меня?

Руди заморгал и уставился на него снизу.

— Ты с кем разговариваешь? — сказал он. — Ты кто такой, фэбээровец, что ли?

— Хватит валяться, фриц полоумный.

— А, это ты, Френсис?

— Нет, это Буффало Билл. Ищу тут индейцев.

Руди сел и сбросил с себя газету.

— Махоня говорит, ты спрашивал меня.

— Ночевать негде, денег нет, бутылки нет, и людей никого нет. Бутылка была, но кончилась. — Огорченный своим положением, Руди повалился на доску и сразу заплакал. — Я покончу с собой. У меня склонность, — сказал он. — Я последний.

— Э, вставай, — сказал Френсис. — У тебя ума не хватит с собой покончить. Надо бороться, надо быть стойким. Элен не могу найти. Ты Элен не видел? Надо же, такой холод, а эта женщина без крова. Прямо жалко ее, черт.

— Где зимы и снега нету, — сказал Руди.

— Да, снега нету. Пошли.

— Куда пошли?

— Отсюда. Останешься здесь — угодишь в тюрьму. Махоня говорит, они обыскивают норы.

— В тюрьме хоть тепло. Дадут шесть месяцев, выйду — как раз все цветет.

— Френсису тюрьма ни к чему. Френсис свободен и свободным останется.

Они спустились по лестнице и вернулись на Медисон-авеню. Френсис решил, что Элен, наверно, раздобыла где-то деньги, иначе она стала бы искать его. Может, позвонила брату, и он ей подкинул. А может, заначила больше, чем сказала. Непростая дамочка. А с деньгами рано или поздно завалится в «Паломбо», за чемоданом.

— Куда идем?

— Какая тебе разница? Пройдешься, кровь разгонишь.

— Где ты взял одежку?

— Нашел.

— Нашел? Где нашел?

— На дереве.

— На дереве?

— Ага. На дереве. Там все растет. Костюмы, туфли, галстуки.

— Никогда ты мне правды не говоришь.

— Вот это правда, — сказал Френсис. — Любая хреновина, какая тебе в голову придет, — правда.

В «Паломбо» они встретили старика Донована, который как раз собирался сдать дежурство ночному портье. Было около одиннадцати, и он приводил в порядок стол. Да, сказал он Френсису, Элен здесь. Въехала в начале дня. Да, у нее все в порядке. Была веселая. По лестнице поднималась — вид как всегда. Взяла комнату, где вы всегда останавливаетесь.

— Ладно, — сказал Френсис и вынул десятидолларовую бумажку, полученную от Билли. — Можешь разменять?

Донован разменял, и Френсис вручил ему два доллара.

— Отдай ей утром, — сказал он, — и посмотри, чтобы еду купила. Узнаю, что не отдал, — приду и вырву у тебя все зубы.

— Отдам, — сказал Донован. — Элен я люблю.

— Поди проверь, как она. Не говори, что я тут. Только посмотри, как она, не нужно ли чего. Не говори, что я послал, ни-ни. Проверь просто.

И Донован постучался в одиннадцать часов к Элен, выяснил, что ей больше ничего не нужно, вернулся и доложил об этом Френсису.

— Утром скажи ей, что я днем зайду, — велел Френсис. — А если я ей понадоблюсь, а меня нет, пусть скажет, где ее найти. Махоне пусть скажет в миссии. Знаешь Махоню?

— Знаю, где миссия, — ответил Донован.

— Чемодан выкупила?

— Выкупила и заплатила за два дня за комнату.

— Значит, все-таки получила деньги из дома, — сказал Френсис. — Но два доллара все равно ей отдай.

После этого Френсис и Руди пошли на север по Пёрл-стрит; Френсис вел приятеля быстро. Три манекена в вечерних костюмах поманили его из витрины. Он помахал им рукой.