Ангел из Галилеи - Лаура Рестрепо Страница 43

Базилика называется базиликой Святого ангела, и рядом с алтарем в ней высится гипсовая скульптура белокожего юноши со светлыми волосами — пара гигантских крыльев спускает его с небес, на нем надета короткая римская туника, накидка из красного шелка, корона из фальшивого золота, а ногой, обутой в греческую сандалию, он решительно попирает мерзкое чудище. За статуей электронное табло — вроде тех, которые в «Макдоналдсе» сообщают о цене гамбургеров, — вспыхивающие красные лампочки буква за буквой печатают десять заповедей, семь таинств и оповещают о делах милосердия.

Вся эта бутафорщина не имеет к нам никакого отношения, и ангел, перед которым тут так преклоняются, — не наш. Донья Ара, Крусифиха и я с дочкой не играем никакой роли в сфабрикованной официальной версии. И Свит Бэби Киллер и Марухита де Пелаэс тоже остались в стороне. Дело в том, что новому священнику нравятся лишь божественные глянцевые истории, и он не хочет знать никого и ничего из того, что бы привязывало ангела из Галилеи к этой земле. Особенно если речь идет о женщинах. Чтобы поверить в ангела, Церкви пришлось лишить его чувств, плоти и крови и превратить в пресную и банальную сказку, выдуманную ею самою.

В остальном же квартал изменился мало. Если не считать «Звезды» — у нее сменились хозяева, и теперь она называется не лавка, а супермаркет. Мостовой и сточных труб так и нет, а потому каждую зиму вода уносит вниз какой-нибудь дом.

Я все так же работаю в журнале «Мы». Продолжаю писать все те же глупости, но теперь мне за них лучше платят. Я живу со своей дочкой и практически полностью посвящаю себя ей. Я так и не захотела выйти замуж, хотя через мою жизнь прошло несколько мужчин. Во мне все еще живет тоска по ангелу, это чувство приглушено, но в некоторые минуты — как, например, эта — оно охватывает меня с такой силой, что буквально съедает изнутри.

Я не перестаю благодарить людей из Галилеи, которые открыли мне глаза на такие вещи, которые я сама никогда бы не увидела. Распознать ангела нелегко, и без их помощи со мной бы случилось то же, что со многими другими, — они были рядом с ним, но не поняли этого.

Моей дочке очень нравится в Галилее. Прихватив котелок, она вместе с Орландо поднимается на холм, чтобы устроить там пикник у костра, играет и дерется на улице с другими детьми, иногда я по нескольку часов не могу найти ее, а потом обнаруживаю спящей перед телевизором у кого-то из соседей. Я хочу сказать, что, по счастью, жители квартала видят в ней обычного ребенка. Но вначале было не так.

Когда она должна была родиться, в роддоме Коунтри собралось по меньшей мере пятьдесят-шестьдесят человек со свечами и цветами. Остальные остались ждать наверху, в квартале. Говорили, что были явлены все благоприятные знаки: нужное количество звезд на небе, песня черного дрозда в положенный час, правильный узор на кофейной гуще.

Врачи и медсестры роддома не могли понять, что это за сумасшедшее столпотворение. Но я-то понимала, и меня буквально колотило от тревоги. То, чего ждали люди, было исполнением пророчества, появлением нового звена в цепи, рождением ангела, сына ангела, как случалось века назад и как должно происходить и впредь.

У меня уже было принято решение: я увезу сына далеко, в другой город, где он сможет расти без этого клейма. Конечно, узнав, что родилась девочка, я почувствовала безграничное облегчение. На людей из Галилеи новость, наоборот, обрушилась словно ушат ледяной воды: это значило, что реинкарнация не произошла, так как ангелов-женщин, по их мнению, быть не может.

Разочарование было огромным, и вскоре в квартале забыли и обо мне и о дочери. То есть они нас не забыли, а, наоборот, приняли. Лучше сказать, они забыли прошлые события, забыли о происхождении девочки. Ей самой об этом известно мало. Я только объяснила, что ее отец был особенным и что его звали Мануэль.

Откуда я знаю, что его звали Мануэль? Мне это открыли сестры Муньис. Они сказали, что дед ангела, кроме того что был человеком безнравственным, еще и фанатично исповедовал религию и что, прежде чем продать ребенка чужестранцам, успокоил свою совесть, велев его окрестить. Ему нарекли имя Мануэль. Это мне поведали сестры Муньис — точнее, Чофа, потому что Руфа по-прежнему предпочитает помалкивать, — и я решила поверить им. Я поверила им, во-первых, потому, что Мануэль значит Тот, кто находится с нами. И во-вторых, потому, что плохо представляла себе, как скажу дочери, что по разным обстоятельствам у ее отца не было никакого имени.

Это счастье, что моя дочь может расти в нормальных условиях, ведь она здоровая и обыкновенная девочка. Мне она кажется чудесной. А как же иначе? Я все-таки мать. Донья Ара тоже смотрит на нее глазами любящей бабушки каждый раз, когда бормочет: «Эта девчушка сияет!» Я никогда не замечала ни одной исключительной черты, которая бы отличала ее от сверстников. Она восхищается своим дядей Орландо и ставит его выше всех людей, собирает комиксы, ненавидит овощи, использует калькулятор, чтобы сделать задание по арифметике, наряжает кукол, одержима «Нинтендо». Хотя я крестила ее именем Дамарис — в честь моей матери, в жизни мы не называем ее так, потому что имя не слишком ей подходит, а каждый зовет малышку каким-нибудь прозвищем. Надо сказать, она очень красива, но не более, чем множество других детишек, бегающих на улице.

Лишь одна вещь беспокоит меня. Одна-единственная вещь лишает меня сна и заставляет задумываться — это бездонная глубина ее темных глаз, понимающих все без слов, иногда в них появляется такое выражение, что кажется, будто они смотрят, но не видят.