Пловец - Ираклий Квирикадзе Страница 43

– Почему с мужчинами?

– Военные мужчины казались нам насильниками и лгунами, они носились с одной только мыслью – заманить, трахнуть… Мы их били. Страшно били. После войны остались одни. Кроме как водить самолеты, ничего не умели. Приехали сюда, получили этот старый утюг У-2… – Соня смеется. – И вся моя жизнь только для того и была, чтобы встретиться с тобой…

– Насильником и лгуном…

– Нет. Ты мое счастье!

Никита сидит на ветвях дуба. Смотрит в бинокль. Неожиданно рядом в листве что-то пронеслось с шумом и грохотом. Какое-то животное. Нет – человек! Женщина.

Никита шепчет в страхе:

– Лейтенант…

Освещенная луной, женская фигура, прихрамывая, побежала к велосипеду, оседлав его, уехала, растворилась.

Всходит солнце. Около шеста с полосатым метеосачком стоит Никита, опираясь на велосипед, смотрит на амбар.

Никита осторожно подходит к окнам. Заглядывает в них. Видит пустую комнату, горящую электрическую лампочку и Лейтенанта, которая лежит на полу. Вокруг Лейтенанта пустые бутылки из-под дешевого вина «Солнцедар».

Никита идет к дверям амбара, входит. Садится на стул. Долго смотрит на голую спящую женщину.

– Лейтенант!

Лейтенант открывает глаза. Мгновенно вскакивает:

– Отвернись!..

За спиной отвернувшегося Никиты она собирает разбросанную одежду. Ставит чайник на плиту. Неожиданно говорит:

– А Соня твоя этому американскому шпиону яйца лижет… – Она смеется хрипло, похмельно. – Хотя ты же сам видел вчера…

Лейтенанта знобит. Она осматривает бутылки в поисках остатков вина.

– Я привез велосипед. Вчера вы мой увезли, оставили свой…

Лейтенант говорит безразлично:

– А! Бог с ним!

Ищет в бутылках спиртное. Находит. Наливает.

– Тебе не надо?! А мне надо опохмелиться… Я вчера перебрала… – Лейтенант смеется, но глаза тоскливые. – Немного…

Она залпом выпила. Ожила.

– Ой! Вспомнила. Есть бутылочка! Помоги.

Они отодвинули тяжелый комод, за которым у стены поллитровка. Лейтенант целует ее в пыльный бок. Открывает. Наполняет стакан водкой. Пьет медленно, смакует, словно пьет не водку, а малиновый сок.

– Хорош-ш-шо! И петь захотелось! Спеть?

Радостная, возбужденная, она берет аккордеон, оставшийся после избиения Динозавра, и начинает петь. Лицо Лейтенанта зарумянилось, губы покраснели. Она стала даже красивая.

За речкой, за речкой,

На том бережочке,

Мыла Марусенька

Белые ножки…

Никита листает фотоальбом. В нем все те же фотографии самолетов, бомб разных калибров, люди вокруг самолетов и бомб. На всех фотографиях Соня и Лейтенант в военной форме, с орденами, медалями.

– …Мыла Марусенька…

Лейтенант останавливается, наливает водку. Пьет. Мрачнеет.

– Скажи, Никита. Ты умный немецкий мальчик. Ненавижу немцев. Но ты наш, советский немец, хороший и умный. Скажи – неужели дело только в сиськах? Они у нее шестого размера. Лифчик не может достать. Все, какие покупает, маленькие. Не влезают ее белые грудки. А гаду этому… американцу, этому шпиону… я знаю точно, он завез колорадского жука, голову на отсечение дам… он завез… в НКВД сказали, лифчик шестого размера, этот мясокомбинат, нравится… Сонькины груди хорошо, а мои, значит, не годятся?!

Лейтенант отбрасывает аккордеон, видно, как быстро она опьянела, берет Никитину руку и подносит к своей груди:

– Потрогай! Есть же сиськи? Есть? Возьми второй рукой! Чувствуешь?..

Лейтенант начинает рыдать. Неожиданно, громко.

– Чем я хуже нее?.. – Лейтенант плачет. – Чем? Чем? Чем? Как яблочко свежая. Никем не тронутая… Никто меня не хочет… Я не могу больше, не могу… – Она завыла громко, по-волчьи.

К амбару подъезжает черный легковой автомобиль, из которого выходят три работника НКВД, те самые, что смотрели с Вильямом фильм о колорадском жуке. Серые пиджаки, галстуки, набриолиненные волосы.

Степанов тихо говорит Никите:

– Мальчик, бери ноги в руки – и бегом отсюда!.. Не оглядываться!..

Никита смотрит на Лейтенанта.

– Ну, сопляк, вали отсюда, у нас с Тамарой Максимовной разговор тет-а-тет…

На широкой постели лежит Анна. Тяжелая, похожая на Будду. Чуть в стороне от нее лежит Никита. Бабушка и внук спят, раздается стук в дверь.

– Кто?

– Председатель.

– Сейчас открою…

Она встает, на ночную рубашку натягивает свое огромное пальто. Впускает рыжего человека в военном кителе.

– Анна, опять волки!

– Нет…

– За два дня задрали трех лошадей, дико лютуют, помоги!

– В прошлый раз, когда я с ними разговаривала, ты стрелять начал… Сейчас они не будут меня слушать…

– Анна! Ты же знаешь, как у меня с лошадьми… Вот палец мой отруби, только лошадь не тронь… А тут за два дня троих!!! Сегодня ночью что будет, не знаю… Волки сибирские, под выстрел не идут… Анна, только ты можешь, – просит председатель.

– Где они?

– У Свиной горы их видели…

По склону Свиной горы поднимаются Анна, Вильям, Соня и Никита.

– Хочет идти – пусть идет, – говорит Анна. – Я с волками давно разговоры веду, ты знаешь, они меня слушаются… Потом, она же смелая, Берлин бомбила. Вот, пришли… Расстелите ковер…

Вильям снял с плеч рулон и раскрутил его на траве. Большой ковровый квадрат лег на место, указанное Анной.

– Садитесь и не двигайтесь. Будьте как камни. Молчаливые и бездвижные. Когда волки придут, вы совсем как камни… Но не бойтесь… Я буду их ругать, они будут вести себя как виноватые… Мальчики знают, для тебя говорю… – объясняет Анна Соне.

Наступила тишина. Где-то квакает ночная жаба. Никита видит, как Соня прижала к своему животу руку Вильяма. И Анна заметила этот жест.

– Сколько уже?

– Четвертый месяц…

Анна поднесла свою руку к Сониному животу. Никита видит, как руки взрослых соединились. Старая башкирка, русская и американец слушают какую-то тайну.

– Вильям хочет, чтобы он родился там, в Америке.

– Правильно, – шепчет Анна.

– Мы скоро уедем, – говорит Вильям.

– Я боюсь, – шепчет Соня.

– Не бойся. Твой Вильям знает, что два раза два – не всегда четыре.

– А сколько?

– Тринадцать. Двадцать восемь!

Завыл волк. В глубине поляны мелькнула тень. Анна подняла лицо Будды и завыла. Волк ответил. Пара желтых глаз двигается в темноте, приближаясь к ковру. За желтыми точками читается силуэт большой собаки-волка.