Почти луна - Элис Сиболд Страница 43

Все в раздевании в Уэстморе имело свой ритм. Я входила в класс, здоровалась с несколькими студентами, бросала взгляд на платформу и заходила за ширму. Начинала раздеваться, когда приходил профессор, и продолжала, когда он начинал разглагольствования, которые предшествовали позированию. Каждой части одежды в каждой комнате предназначалось свое место. Там, где позировала Натали, стоял старый металлический шкафчик, спасенный при ремонте спортивного зала. В моем классе были ящики и крашеный стул с прямой спинкой. Я пробежала рукой по ткани сорочки цвета розовых лепестков, нащупала грудь, живот, легкий изгиб бедер и подумала о матери. О том, каким убежищем всегда был Уэстмор. Я приходила, полностью раздевалась и стояла перед студентами, которые рисовали меня. Мне всегда хватало ума не верить, что это означает, будто они действительно видят меня, но методичное раздевание, первый шаг на ковровый помост, даже дрожь в теле часто казались мне чем-то революционным.

Я услышала, как студенты открывают на чистых страницах большие альбомы для набросков. Таннер подходил к концу своей бесполезной коротенькой лекции. Я сняла сорочку через голову и шагнула в бамбуковые шлепанцы. Временно положила сорочку на стул, сняла больничный халат с вешалки и быстро завернулась в него.

— Хелен, мы ждем вас.

Я увидела сорочку. На стуле сидела моя мать. Мне захотелось кричать от ужаса, но я не стала. Думала ли я тогда о самосохранении? Не оттого ли я поступила так, как поступила? Скомкала мамину сорочку и засунула между ящиками и шлакоблочной стеной, точно это был один из маленьких предметов, от которых я избавлялась в своем доме. Теперь она останется там надолго. Натали однажды потеряла кольцо, и прошли месяцы, прежде чем профессор, скучающий настолько, чтобы заняться перестановкой мебели посреди собственного урока, нашел его.

Я вышла из-за помоста, придерживая больничный халат на талии, стук шлепанец да ерзанье студентов были единственными звуками. Поднялась по двум ступенькам на ковровый помост, и Таннер протянул мне маленькую книгу. Нам с Натали она была прекрасно знакома. Не крупнее ладони, книжонка принадлежала к серии брошюр по искусству, выпущенных в конце пятидесятых годов двадцатого века, которые годами мусолились в классе. В этой содержалось пятнадцать цветных репродукций Дега, а озаглавлена она была просто «Одевающаяся женщина».

— Я готова, — сказала я, протягивая книгу обратно, чтобы Хаку мог забрать ее.

— Тогда пойдем по кругу, — велел он. — Позируйте по три минуты. Десятая, девятая, седьмая, четвертая и под конец вторая, в которой можете постоять подольше, если хотите. Репродукции знаете?

— Знаю.

Раньше я бы выпалила их названия в том же порядке, в каком он велел позировать, но сегодня мне было все безразлично. Я направила всю энергию на Дороти, лучшую студентку в комнате, решив для нее натянуть на кожу убийство своей матери.

В первой позе надо сидеть к классу почти спиной, поэтому я повернулась, когда Таннер сошел с помоста. Фотография ванны, приколотая к занавеске, оказалась прямо передо мной. Я сбросила халат и взяла его в правую руку, притворяясь, будто это полотенце из «Женщины, вытирающейся после купания». Наклонилась, как она, набок и опустила голову в полупрофиль. Комната немедленно наполнилась шелестом угольных карандашей студентов, словно они были камерами, а я — предметом, который следовало поймать в полете. Очень немногие, подобно Дороти, обладали умением рассуждать.

Три минуты были послаблением для студентов. Со временем, к концу семестра, они будут рисовать за две. Хотя я прекрасно выдерживала намного более долгие позы. Всегда. Оставаться полностью неподвижной я научилась с самого начала.

— Ты словно родилась для этого, — как-то сказал Джейк.

Он был тогда моим учителем. Он был моим Таннером Хаку, а я — его Дороти. Но у меня не было ее таланта.

— У тебя такая чудесная кожа, — говорил Джейк.

И я уцепилась за это. Произнеси он это вновь, что-то во мне сломалось бы. И он произнес, когда заметил, что я замерзла и почти дрожу. Он подошел — я лежала, бок свело судорогой — и встал, наблюдая за мной. Каждую секунду я боялась, что он скажет: «Знаешь, я ошибся. Ты омерзительна. Все это было ошибкой».

— Ты синеешь от холода, — заметил он.

— Извините, — выдавила я, изо всех сил стараясь не клацать зубами.

Мне было восемнадцать, я никогда не видела обнаженного мужчины и уж тем более не лежала обнаженной перед ним.

— Расслабься, — попросил он.

Зашел за ширму в мастерской и бросил через нее одеяло. Оно приземлилось на меня. Колючая шерсть казалась мне насилием, но я слишком замерзла, чтобы жаловаться.

— Я поставлю чайник, — сказал он. — Заварю чай. У меня есть немного лапши быстрого приготовления, если хочешь.

Лапша быстрого приготовления как афродизиак. Позже я спросила Джейка, знал ли он, что займется любовью со мной.

— Понятия не имел. Когда ты вошла в том дурацком розовом костюме, я чуть не засмеялся.

— Коралловом, — поправила я.

На него ушли все мои деньги.

— Когда ты сняла его, — продолжил он, — я влюбился.

— Так это был хороший наряд?

— Когда упал на пол, — улыбнулся он.

Я сидела, завернувшись в колючее одеяло, а он вернулся с двумя кружками чая.

— Спасибо, Хелен, — сказал он и поставил кружку рядом со мной. Помнится, я еще не отогрелась хотя бы настолько, чтобы взять ее. — Ты замечательно поработала сегодня.

Я молчала.

— А твоя кожа, — добавил он, — просто чудесная, правда.

Я начала плакать. Что-то о том, как мне холодно, и сколько снега навалило снаружи, и как далеко я от дома и матери. Он поставил чай и спросил разрешения обнять меня.

— Угу, — ответила я.

Он обхватил меня руками, и я положила голову ему на плечо, продолжая плакать.

— Что за беда? — спросил он.

Как я могла рассказать то, что казалось нелепым даже мне? Я скучала по матери, несмотря на то что так мечтала от нее сбежать. Она преследовала меня весь тот первый семестр, точно боль.

— Просто я очень замерзла.

— Смена! — рявкнул Хаку.

Студенты наносили последние штрихи на то, что более всего бросалось в глаза в «женщине, вытирающейся после купания», но что пока большинство из них робело рисовать, — мой зад. Когда бы я ни смотрела на рисунки новичков, внимание к деталям всегда было сосредоточено на реквизите. Однажды я позировала в центре для пожилых, и тогда подобной опаски не было. И женщины, и мужчины брали с места в карьер, зная, что время ограничено.

— «Женщина за туалетом»! — гордо провозгласил Таннер.

На этот раз смеха не было. Студенты были серьезны, и я, уронив урожденное халатом полотенце на помост, склонилась над металлическим тазом, оставленным на стуле, и взяла в правую руку морскую губку. Затем повернулась к классу и, подхватив груди правой рукой, потянулась губкой в левую подмышку, как бы намывая себя.