Другие места - Николай Фробениус Страница 42

Я проснулся с химическим гудением в голове, грудь давило, к занемевшим рукам вернулось былое покалывание, но я не знал, почему оно вернулось.

Одинокая лампочка на потолке слабо освещала подвал. Глаза жгло. Несколько минут я не шевелясь смотрел на потолок, на лампочку. Мышцы были вялые, кровь медленно струилась по жилам.

Потом я вспомнил, как Роберт наклонился надо мной, – я хорошо это помнил. Он наклонился и сказал:

– Не очень-то легко говорить правду. Но скажу. Думаю, так будет лучше всего. Я не доверяю тебе, Кристофер. И хотел в этом признаться. В том, что не доверяю тебе до конца. Это нелегко говорить. Но иначе нельзя. По-моему, ты что-то скрываешь. Я должен был это сказать. Я не доверяю тебе, хотя ты мой брат.

Голос скрипел и повторял эти фразы с незначительными изменениями, они были похожи друг на друга, но никогда не повторялись в точности. Я закрыл глаза и увидел перед собой Роберта. Он склонился над диваном, губы его что-то шептали. Слова слетали с губ. Фразы повторялись.

Я встал.

За письменным столом Роберта не было. Я позвал его, но никто не откликнулся.

Я был в подвале один.

Я сел к письменному столу, поглядел на ручки в кружке и на почти пустую бутылку из-под колы… Опустив голову на руки, я думал о домике в лесу и курившем человеке, я хорошо видел его через стекло, но вдруг он исчез.

Я подошел к двери, хотел выйти, купить в киоске газету, сесть на площади на скамейку и почитать спортивные новости, а также поглядеть на людей на торговой улице.

Дверь была заперта.

Я подергал ее. Постучал.

– Роберт…

На телевизоре лежала записка. Я прочитал ее:

«Дорогой Кристофер.

Неожиданно все кончилось. Ты знаешь меня всего несколько дней, но я-то знаю тебя очень, очень давно. Чей-то глаз прячется между кустами в саду, заглядывает в окно гостиной. Ты сидишь и играешь в карты с отцом. Твоя мать лежит в постели на втором этаже. Наверное, она больна.

Я всегда знал о тебе. А ты даже не подозревал о моем существовании. Но я существовал. В саду. Между кустами. На веранде. Я думал: сейчас он обернется и увидит на веранде товарища. Почему ты не оборачивался? Я бранился, возвращаясь домой. Игра в карты. Ты был так поглощен этой проклятой игрой.

Что они говорят? Я не вижу их губ. Что они там говорят?

Обернись же, чтобы я мог тебя видеть!

Теперь уже поздно оборачиваться. Все заперто. Никто ничего не услышит. Это твой дом. Игра в карты с отцом не состоится.

Прости меня.

Всего хорошего.

Роберт.

P.S.

Под видеоплейером лежит несколько кассет. Может, тебе будет интересно посмотреть их…»

Глаз. Я ничего не понял.

Прочитал записку много раз и ничего не понял. Несколько часов я просидел на диване в ожидании, что дверь откроется, что раздадутся шаги на лестнице. Но все было тихо. Который час? Вечер еще не кончился? Вечер? Сколько я спал? Голова была тяжелая, будто я проспал несколько дней.

Я подошел к компьютеру и включил его. Электронные часы стояли, они мигали: ноль, ноль, ноль. Я открыл жесткий диск, но не нашел ни одного личного файла. Было похоже, что компьютером вообще не пользовались.

Несколько раз я подходил к двери и дергал ручку, стучал по металлу.

Ничего.

Мне захотелось есть. В шкафу я нашел пачку овсяного печенья и несколько кусочков сахара. Печенье я съел, запивая тепловатой колой.

Снова прочитал записку Роберта.

Я взаперти.

Зачем ему понадобилось запирать меня?

Глаз в саду.

Игра в карты.

Я включил телевизор. Он не был подсоединен к антенне. Рядом с телевизором лежали две кассеты. На лицевой стороне было написано «Семья 1» и «Семья 2».

Кассета скользнула в плейер, и на экране возникло изображение улицы. Было раннее утро. Ни души. Камера немного качалась из стороны в сторону. Потом человек с камерой пошел. Он шел по трамвайным путям. Звук трамвая.

Теперь человек с камерой шел по дороге, по обе стороны которой были дома и сады. Наступили сумерки. Я узнал это место. Чуть поодаль стоял наш дом. Я узнал садовую калитку. Яблоню. Человек с камерой постоял перед калиткой, переминаясь с ноги на ногу.

Лужайка. Ступени.

Он пересек лужайку, пошел вдоль дома. К заднему дворику. Остановился возле кустов крыжовника. Медленно подошел к веранде. Между занавесками объектив заглянул в гостиную. Там никого не было.

Следующая картина.

Мы заглядываем в окно кухни. На маме старый бирюзовый халат. Она достает продукты из холодильника и ставит их на поднос. Мама снята в профиль, лицо по-утреннему усталое, мечтательное.

В кадре появляется мальчик. Он подходит к маме, останавливается рядом с ней и заглядывает в холодильник. Мама смотрит на него, улыбается и гладит по голове. Мальчик худой, вертлявый, узкоплечий. Он поднимает глаза на маму и корчит довольную гримасу. Мне двенадцать лет. Лицо худое, взгляд полон нетерпеливого ожидания.

Я колочу по телевизору; покачнувшись, он падает. Но видеоплейер продолжает работать. Я наклоняюсь к лежащему на полу телевизору и смотрю на экран.

Снимки сделаны с веранды. На стекле отражение Роберта в зеленых отблесках от травы. Решительное лицо тринадцатилетнего мальчика, понимающего, что он ведет себя глупо и неправильно, но остановиться не может. Он давно это задумал. Спрятаться в этом саду и снимать. В отблесках оконного стекла я вижу его рот, сосредоточенно сжатые губы.