Путешествия с Геродотом - Рышард Капущинский Страница 42

— No problem! — говорит он, заметив, что я сомневаюсь, достаточно ли чиста вода, и окунает в нее свою большую голову.

Потом мне захотелось присесть на выступающих неподалеку скалах, но Негуси возражает:

— Problem! — предостерегает и показывает зигзагообразным жестом, что там могут быть змеи.

Каждая поездка в глубь Эфиопии — для журналиста, конечно, роскошь. Обычный день проходит в сборе информации, написании сообщений, походах на почту, откуда дежурный телеграфист высылает их в лондонское бюро ПАП (получается дешевле, чем посылать непосредственно в Варшаву). Сбор информации — дело трудоемкое и рассчитанное на удачу, это охота, с которой редко возвращаешься с трофеем. Здесь выходит только одна газета, в ней четыре полосы, и называется она «Ethiopian Herald». (Несколько раз я сам видел в провинции, как приезжает из Аддис-Абебы автобус и привозит вместе с пассажирами один экземпляр газеты; люди собираются на площади, а городской голова или местный учитель читает вслух те статьи, что написаны по-амхарски, либо передает содержание тех, что написаны по-английски. Все стоят и слушают, настроение почти праздничное: из столицы привезли газету!)

В Эфиопии правит император, там нет политических партий, профсоюзов или парламентской оппозиции. Есть, правда, эритрейские партизаны, но они далеко на севере, в недоступных горах. Есть также сомалийское движение сопротивления, но и оно — в недоступной пустыне Огаден. Конечно, можно и туда добраться, только на это уйдут месяцы, а я — единственный польский корреспондент на всю Африку, не имею права замолчать и пропасть где-то в глуши континента.

Откуда же брать информацию? Коллеги из богатых агентств — «Рейтер», «Ассошиэйтед пресс» или «Франс-пресс» — привлекали переводчиков, но у меня на это нет денег. Вдобавок у каждого из них в бюро стоит мощный радиоприемник. Это американский «Зенит», трансокеанический, из которого можно услышать весь мир. Но он стоит целое состояние, так что я о таком могу только мечтать. Остается одно: ходить, расспрашивать, слушать и копить, собирать, нанизывать информацию, мнения и истории. Я не жалуюсь, потому что благодаря этому знакомлюсь с людьми и узнаю много таких вещей, о которых не прочтешь в газетах и не услышишь по радио.

Когда на континенте становится тише, я договариваюсь с Негуси съездить в провинцию. Слишком далеко не уедешь, потому что здесь легко застрять на целые дни, а то и на недели. Но за сто-двести километров, прежде чем начнутся большие горы? К тому же приближается Рождество, и вся Африка, даже мусульманская, ощутимо успокаивается, что уж говорить об Эфиопии, стране вот уже шестнадцать веков христианской? Поезжай в Арба Минч! — советуют знающие люди, причем с такой убежденностью, что это название начинает приобретать для меня магический смысл.

Место оказалось воистину необыкновенное. На плоской и пустой равнине, на низком перешейке между двумя озерами — Абая и Чамо — стоит деревянный, покрашенный белым барак «Бекеле Моле Отель». Каждая комната выходит на длинную открытую веранду, порог которой соприкасается с берегом озера; отсюда можно прыгать прямо в изумрудную воду, которая, впрочем, в зависимости от того, как падают солнечные лучи, становится то голубой, то зеленоватой, то погружается в фиолет, а вечерами — в густую синеву и черноту.

Утром крестьянка в белой шамме ставит на веранду деревянное кресло и массивный резной деревянный стол. Тишина, вода, несколько акаций, а далеко на горизонте — высокие темно-зеленые горы Амаро. Человек действительно чувствует себя здесь хозяином жизни.

Я взял с собой пачку журналов со статьями об Африке, но время от времени заглядываю и в Геродота, который всегда выручал меня, становясь моим отдохновением, спасением, переходом от мира нервной гонки за информацией к спокойствию, равновесию и тишине, струящимся из времени давно прошедшего, от персонажей, давно не существующих, а то и с самого начала бывших лишь плодом нашей фантазии, фикцией, чьей-то легкокрылой тенью. Но сейчас моя надежда на передышку оказывается иллюзией. Потому что я вижу, какие серьезные и страшные дела творятся в мире нашего грека, и чувствую, как поднимается и надвигается историческая буря, зловещий ураган истории.

До сих пор я совершал с Геродотом дальние путешествия — к границам его мира, к египтянам и массагетам, к скифам и эфиопам. Теперь мы должны закончить эти походы и оставить далекие рубежи земли, ибо события переносятся в восточную часть Средиземного моря, туда, где Персия соприкасается с Грецией, а если взять шире, Азия — с Европой, то есть туда, где находится самый центр мира.

В первой части своего труда Геродот как бы построил гигантский амфитеатр под открытым небом, в который поместил десятки, даже сотни народов и племен из Азии, Европы и Африки, а это значит — весь известный ему род человеческий, и сказал: «А теперь смотрите, ибо перед вашим взором разыгрывается величайшая мировая драма!» И все внимательно смотрят, потому что с самого начала происходящее на сцене принимает воистину драматичный оборот.

Старый Дарий, персидский царь, готовит большую войну против Греции, чтобы отомстить за свои поражения при Сардах и под Марафоном (один из законов Геродота: не унижай людей, ибо люди будут жить жаждой отомстить за унижение). Он втягивает в эти приготовления всю империю, всю Азию. Но в 485 году (отметим, что, возможно, именно в этом году родился Геродот), после тридцати шести лет правления, умирает. На трон не без помощи интриг восходит его молодой сын Ксеркс, любимое дитя жены, а теперь вдовы Дария — Атоссы, о которой Геродот говорит, что она держала в своих руках всю империю.

Ксеркс продолжает дело отца — подготовку к войне с греками, но сначала думает ударить по Египту, поскольку египтяне восстали против персидской оккупации своей страны и хотят провозгласить независимость. Перс считает, что подавление египетского восстания — дело более важное, а поход против греков может подождать. Так считает Ксеркс, а вот его старый кузен, сын сестры покойного Дария, очень влиятельный Мардоний, говорит: что там египтяне, идем сначала на греков! (Геродот подозревал, что Мардоний очень стремился к власти и хотел стать сатрапом завоеванной Греции.) Владыка, негоже, чтобы афиняне, которые много уже зла сделали персам, не понесли кары за свои деяния!

Геродот говорит, что Мардоний со временем убедил Ксеркса и подтолкнул-таки его на греческий поход. Тем не менее персидский царь сначала отправляется в Египет, подавляет восстание, снова обращает страну в рабство и только тогда собирается двинуться на греков. Он понимает всю важность этого предприятия и поэтому собирает совещание персидских вельмож, чтобы выслушать их мнения, и делится с ними своими планами покорения мира: Персы! <…> О деяниях Кира, Камбиса и отца моего Дария и о том, какие они сделали завоевания, вы сами прекрасно знаете и рассказывать вам не нужно. Я же по вступлении на престол всегда размышлял, как бы мне не умалить царского сана предков моих и совершить не меньшие, чем они, деяния на благо персидской державы<…> Ныне я собрал вас, чтобы открыть мой замысел. Я намерен, соединив мостом Геллеспонт, вести войско через Европу на Грецию и покарать афинян за все зло, причиненное ими персам и моему родителю<…> и я не сложу оружия до тех пор, пока не возьму и не предам огню Афины<…> Если мы покорим афинян и их соседей… то сделаем персидскую державу сопредельной эфирному царству Зевса. И не воссияет солнце над какой-либо другой страной, сопредельной с нашей<…> Ведь, как я слышал, дело обстоит так: на свете больше не останется ни одного народа, который осмелился бы восстать против нас, когда мы разделаемся с теми, о которых я сказал. Так мы наложим ярмо рабства и на виновных перед нами, и на невиновных.