Торжество метафизики - Эдуард Лимонов Страница 41

— Сколько? — спросил я.

— Мы не можем держать вас в колонии, если к понедельнику к утру к нам не поступит копия протеста. Сегодня четверг.

— А почему не в пятницу освобождаться? Ведь для протеста дается десять дней, а в понедельник будет двенадцатый день.

— Тут все у нас по закону делается, — сказал Хозяин. — Дело в том, что когда в эти десять дней случаются два раза выходные, как в вашем случае, то дата освобождения оттягивается на два выходных дня.

— А-а! — Я понял, что у них все путем делается, все по уму.

— Все будет в порядке. — Хозяин даже попробовал улыбнуться. — Вы, я надеюсь, успели ознакомиться с колонией. Знаете, когда я сюда пришел, тут есть было нечего. Государство выделяет нам копейки на каждого осужденного. Постепенно отстроились. Ферму при лагере содержим. У нас сейчас девяносто пять свиней… А какой у нас клуб, а какая столовая! Вот что, вы бы сходили в столовую, посмотрели, как там все умно.

— Да я хожу каждый день, — дерзко заявил я.

— Но изнутри-то не видели… — Тут Хозяин пустился в описание калорий и килокалорий лагерной пищи. И своих подвигов в лагере. Я не очень его слушал. Я сидел лицом к окну и наблюдал, как с лагерного совещания шел совет колонии, человек двадцать сильных отборных молодцов в черном, и ветер сдувал их шелковые рубахи опричников в одну сторону… Хозяин закончил длинную речь тем, что обязал меня пойти осматривать столовую. — Я распоряжусь, чтобы завхоз отряда отвел вас туда. Там вам все покажут. Пойдёте с Антоном. Он к вам хорошо относится. Когда вы успели его охмурить? — неожиданно развязно спросил Хозяин. — Он совсем из другого мира, чем вы. — Но Хозяин не дал мне ответить. — Как у него настроение? — вдруг спросил он.

— Ждет совета. Рекомендуют его на УДО или нет. Волнуется, конечно. Почти восемь лет провел в колонии.

— Можете передать ему, что с ним все будет в порядке. На следующей же неделе. Только осужденным не говорите. — Я уже стоял у двери, когда Хозяин сказал у меня за спиной: — Вот еще что. НТВ хочет вас снимать. Вы не возражаете?

— Нет, — сказал я, — не возражаю.

Я самостоятельно дошел до поста номер один. А оттуда меня забрал наш отрядник майор. Вместе мы протопали по лагерю. Майор пытался выведать у меня, о чем мы говорили с Хозяином, но я не выдал Хозяина. Исходя из принципа, что «молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты твои».

Антон, которому я передал сказанное Хозяином, был даже обескуражен.

— Я и не думал, что он мной занимается, — сказал он. — Сам Хозяин? — На мое сообщение, что нам с ним предстоит экскурсионный визит в столовую, он хитро улыбнулся. — Это он в тебя пропаганду пытается вкачать. Точно ты не видел, как здесь дела обстоят. Ну, сходим, наше дело такое. Прикажут, пойдем.

Приказали довольно быстро. На следующее же утро Антон вынул меня из пищёвки, где я счастливо глотал чаище с моими хлебниками.

— Пойдем, Эдуард, на экскурсию!

Было довольно странно оказаться в пустой столовой в неурочный час. Пришел завхоз столовой, такой нажратый и накачанный, что, казалось, вот-вот лопнет. Срок его 14 лет, из них он отсидел уже 11 лет. Завхоз выдал нам хрустяще-белые халаты, очевидно, предназначенные для членов международных организаций, которых следует обмануть, и мы углубились во внутренности столовой. Там было опрятно, рабский труд дешев, этим меня не удивишь. Завхоз произносил цифры калорий и килокалорий, а когда я его спросил, почему же так мало сахару в чуть подслащенном чае один раз в день, он стал утверждать, что нам дают нормальную норму. Больше я ни о чем его не спрашивал. Ходил от хлебомешалок к печам и котлам, изображая из себя легковерного идиота. Сравнимого с иностранцем из ОБСЕ или другой голубоглазой организации.

— На кой мне все это показывали? — спросил я Антона, когда мы шли в отряд. — Что, Хозяин меня за малоумного держит?

— А что, разве плохую столовку сделали? — спросил Антон.

— Но еда ведь безвитаминная, без жиров, чего ж у всех щеки ввалились, если так хорошо.

— Хозяин думает: а вдруг ты идиот и, выйдя на волю, напишешь, как здесь хорошо об осужденных пекутся. На всякий случай. Ну не напишешь, так и не надо. Что он потерял? Ничего.

Мы вошли в отряд и разошлись.