Страна изобилия - Фрэнсис Спаффорд Страница 41

— Так кто же эти ваши великие умы? — спросила она.

— Значит, так, — начал Костя. — Вон там, у стола, наш Леонид Витальевич. Придворный гений.

— Кандидат в члены Академии наук. Король математической экономики. Принц кибернетики. Верховный жрец функционального анализа. Владыка алгоритмов. Белая ворона собственной персоной, — пояснил Валентин.

Гений был невысоким, начинающим полнеть человеком с носом, по размеру не похожим на вороний клюв, хотя видно было: по мере того как вся голова будет становиться более выпуклой, сходства прибавится.

— А тот человек, с которым он разговаривает, — худощавый, аскетичный, очки в роговой оправе, — это профессор Ершов из компьютерного центра.

— Который говорит…

— Который, как всем известно, говорит…

— "Программист, — завели они хором, — должен сочетать в себе скрупулезность банковского сотрудника с проницательностью охотника-индейца, а вдобавок обладать воображением автора детективов и практичностью делового человека”.

— А дальше, — продолжал Костя, — если немножко вправо посмотрите, это мой шеф, другой руководитель семинара, Шайдуллин. Ага, он сюда идет.

Да, так оно и было: худощавый, но элегантный, полный сознания собственной власти, с тонкими чертами и длинной узкой головой, обрамленной курчавыми волосами. Может, в других отношениях Академгородок и отличается от прочих мест, но не в этом. Принято, чтобы новичка как следует оглядел кто-нибудь из начальства. Это закон жизни, едва ли не биологический закон, ведь именно так учреждения защищаются, так работает их иммунная система. Когда появляется незваный гость, должен появиться и человеческий аналог белого кровяного тельца, посмотреть, не является ли вновь прибывший патогеном в общественном кровообращении. Смотрите, дети, если еще не знаете, как это бывает, подумала она. Скоро вам самим придется заниматься тем же самым.

— Незнакомое лицо, — заметил Шайдуллин, окидывая ее взглядом, в котором к подозрительности примешивалась толика сугубо мужского интереса.

Он протянул руку, она пожала ее, но это было формальностью, предшествовавшей исследованию. Она представилась, он спросил, где именно в Академгородке она будет работать. Она сказала, он спросил, откуда она приехала. Она рассказала и об этом, и о том, где была раньше, и у кого училась, и через несколько минут он знал ее полную научную родословную. Атмосфера сделалась заметно более расслабленной, когда стало ясно, что она из незапятнанной части биологической родословной, а когда она упомянула имя Немчинова, руководителя ее руководителя — который, если вспомнить, ушел из генетики, чтобы заняться экономикой, — беседа пошла едва ли не задушевная.

Шайдуллину, разумеется, нужен был более скромный, не столь пылкий вариант тех заверений, которых ждал директор ее института, когда устроил ей похожий допрос сегодня днем. Закончил директор так: “А товарищем вы будете хорошим?” Это означало: вы нам нужны, потому что вы настоящий генетик, но будете ли вы вести себя тактично? Будете ли врать, когда понадобится, будете ли молчать, когда понадобится, будете ли путать карты, когда понадобится? Будете ли вы поддерживать нас, когда мы будем заниматься всем этим? А главное, это означало: не будет ли с вами неприятностей? По ее мнению, на то, чтобы дать ответ, отличный от того, который ожидался, потребовалась бы невероятная честность, хотя, вероятно, искусство — искусство быть бдительным — заключалось тут в том, чтобы судить о том, как люди дают этот неизбежный ответ, услужливо или нет, убедительно или нет. Сказать, насколько убедительно говорила она сама, ей было трудно, но правдивый ответ был бы такой: она не знает; теперь она уже не уверена, насколько хорошим товарищем ей удастся быть.

Наконец Шайдуллин улыбнулся. Ее приняли — по крайней мере на этот вечер. Валентин с Костей ничего не говорили — не было смысла предлагать какие-либо заверения на ее счет, пока не решат, что она стоит заверений. Теперь, когда сигнал был дан, они упомянули семинар, и, к ее удивлению, Шайдуллин воспринял предложение ее пригласить совершенно серьезно. Не успела она оглянуться, как они уже стали обсуждать даты. Шайдуллин проявил немалую осведомленность по части нынешних мучений, терзавших ее область, и сделал это легко, тактично, словно образованный человек и должен обладать хотя бы поверхностными познаниями в каждой науке. Кроме того, он был накоротке знаком с крупными фигурами в ее области — могло показаться, будто они были его и ее (как он лестно намекнул) обычной компанией. Он вопросительно поднял брови, глядя на нее, когда Валентин завел очередную захлебывающуюся импровизацию. Что вы тут делаете с этими, мальчиками? Она приподняла брови в ответ, широко раскрыв глаза, ничего не выдавая. Какое ваше дело?

Играю, подумала она. На дворе летний вечер, и я играю. Шайдуллин на долю секунды сделал комически вытянутое лицо; видимо, это было что-то из репертуара предков: выражение лица коммерсанта, мимика разочарованного купца на базаре, которое следует использовать, когда от твоего вполне разумного предложения отказались. Она улыбнулась ему по-настоящему и, обернувшись, принялась подзадоривать Валентина, карабкавшегося на новую гору риторики.

И невидимая трещина, отделявшая ее от собравшихся, закрылась. Вокруг нее сгустилась толпа. Появилась новая выпивка. Шайдуллин, постепенно удаляясь, ухватил проходящего физика с замшелой бородой и отправил его назад, вести с ней беседу о теории роботов. Оказалось, он бывал на знаменитых генетических летних школах Тимофеева-Ресовского на Урале; он сказал, что да, это чистая правда: слушателям предлагали сидеть в озере, надев купальные костюмы, пока докладчик писал на доске, установленной на берегу. К Валентину с Костей присоединилась стайка друзей, в их числе — это ее позабавило — девушка с лентой в волосах, которая с энтузиазмом смеялась, слушая шутки Валентина, и бросала ядовитые взгляды в ее направлении.

– “Таити”, — объявил парень — руководитель джаз-банда, и девушка с лентой проворно схватила Валентина и потащила его танцевать.

Костя скривился в гримасе.

— А вы не танцуете? — спросила она.

— Меня от этого старья тошнит, — сказал он. — Не вижу смысла.

Она подумала, может, у обладателя исторической бороды есть настроение потанцевать, но не успела выяснить, как другой голос произнес:

— Простите. Можно?

Это был гений.

Владыка алгоритмов доходил ей лишь до подбородка, но, когда начался фокстрот, он крепко ухватил ее за плечи одной пухлой рукой, другую выставил, держа ее пальцы в своих, и повел в темпе, напористо, слегка отклоняясь назад чтобы ей была видна не только его лысая макушка. Ба-ба-ба. ба, ба, наяривали музыканты. Да уж, тут он алгоритмом владел в совершенстве: они кружились, комната кружилась, он вел ее, поворачивал точно и весело. Мимо проплывали лица наблюдающих и других танцоров, и она опять и опять видела один и тот же взгляд, направленный на них, — своего рода приязненное удовлетворение. Она поняла, что это входит в легендарные привычки гения: он должен так поступать, ему должно быть приятно так поступать. На миг она засомневалась, не ловушка ли это, но прикосновение его рук было абсолютно корректным, в старомодном смысле этого слова, а выражение лица дружелюбным, и только. К тому же у нее было впечатление, что, если поддаться все растущему побуждению захихикать, Леонид Витальевич не примет это слишком близко к сердцу — он, возможно, и сам готов захихикать.