Элеанор Ригби - Дуглас Коупленд Страница 40

Потом зашла в магазинчик сувениров, прикупила журналов и жевательной резинки, поднялась к Джереми и села у постели. К концу дня в мыслях у него прояснилось.

— Черт, вот невезуха. Опять я здесь.

— Так уж вышло.

Он обвел комнату сердитым взглядом, будто его оставили в школе после уроков, а затем посмотрел на меня.

— Это серьезно?

— Врачи не могут сказать, что у тебя было: простуда или грипп, но заболевание перешло в воспаление легких, и вот ты здесь.

Он снова посмотрел на стены, а потом уставился в потолок.

— Слишком жесткий матрас; могли бы подстелить четырехдюймовый слой полиуретана. Интересно, чем его опрыскивают для дезинфекции?

Я сказала:

— Хорошо хотя бы он откидывается вверх.

— Я совсем забыл. А где кнопка? — Пульт лежал под рукой, и я подала его Джереми. Тот начал возиться с постелью, как Уильям когда-то играл со стареньким набором гоночных автомобилей. — Ну вот, теперь хоть похоже на матрас.

— Вообще-то, Джереми, это самый настоящий «комплекс для сна», — ласково пошутила я.

— Когда выберусь отсюда, буду вести бизнес исключительно с учреждениями. Вот где золотое дно.

— Даже так?

— Да. Теперь концепция крепкого здорового сна уже не мое личное дело.

Через час Джереми потерял сознание и пролежал так несколько дней, приходя в себя и снова погружаясь в ли хорадочное забытье. Он смотрел на меня, хотя я до сих пор не уверена, узнавал ли. Что мне довелось пережить!

К следующим выходным Джереми смог вернуться домой, но вот двигательные функции сильно нарушились. Он дрожал, замирал и с трудом удерживал в руках даже ложку. Я была для него матерью и нянькой, пришлось привыкать к тому, что он не только мой сын, а еще и взрослый мужчина.

Несколько дней спустя у Джереми случился рецидив: его охватил злостный, отвратительнейший грипп. Бедняга горел и метался в поту; он взмок, как подмышки у гориллы, им словно полы мыли в борделе, будто… не знаю, добавьте сюда первую же омерзительную метафору, какая придет вам в голову. Я целыми днями не отходила от кровати, отирала ему пот со лба и делала все, что полагается хорошей сиделке. Практических навыков по этой части почти не требовалось; должно быть, умение ухаживать за больными заложено в нас природой, как у птиц — умение строить гнезда.

Заботиться о человеке — занятие не из простых, утомительное и все же не тягостное. Бывает, ты дома одна, и вдруг раздается какой-то шорох; замираешь и вслушиваешься, не повторится ли необычный звук. С больными — похоже; только тут постоянно находишься в неком умственном ступоре, тонко подмечая изменения в самочувствии опекаемого.

Как-то раз Джереми попробовал нанести пару безжизненных мазков на красную стену в кухне, но я отправила его обратно в постель.

Когда ему становилось легче, он пытался развеять меня и задавал глупые вопросы.

— Мам, а почему вода не имеет вкуса?

— Потому что мы сами состоим из воды, вот почему.

— Мам, а почему так приятно, когда есть деньги?

— Потому что… — Вопрос поставил меня в тупик. А правда, почему хорошо себя чувствуешь, имея что-нибудь за душой?

Джереми сказал:

— Мам, ты не похожа на человека, которому нравится сорить деньгами.

— Я? Нет, конечно. Я же не дурочка — с деньгами-то всегда спокойнее. Незамужняя женщина моего возраста нуждается в защите, хотя бы в финансовой, какое бы место в обществе она ни занимала.

— А ты никогда не раскошеливалась на что-нибудь клевое, но совершенно бесполезное?

— Например?

— Ну, не знаю. Нижнее белье из шиншиллы. Пламенный танцор, от которого мурашки по коже и дым из ушей, и чтобы он стаскивал с тебя трусики зубами.

— Нет.

— Тебе непременно надо что-то сделать. Если бы я не был таким пропащим, я бы с радостью потратил «бабки» за тебя.

— Не будь пессимистом. Ты вовсе не пропащий, и я с удовольствием помогу тебе потратить мои деньги.

Вообще-то я немного поскромничала в начале сего повествования. У меня кое-что припрятано на черный день. Зарплата у меня не маленькая, денег я не транжирю. К тому же играю на бирже, принимая решения по наитию, и до сих пор интуиция меня почти не подводила. В большинстве случаев достаточно руководствоваться здравым смыслом. В начале девяностых я купила акции, в названиях которых фигурировал корень «майкро». Впоследствии я вовремя подсуетилась и выгодно их продала, одним махом обеспечив себе безбедную старость. В то же самое время надо обязательно вкладывать в компании, которые производят суп и зубную пасту, потому что, что бы ни случилось с экономикой, на их товары всегда будет спрос.

Откровенно говоря, я богата, и потому действительно странно, что не трачу на себя. Просто когда вы одиноки, начинаете понимать, что деньги — это единственная защита. От чего? От того, что вас вытащат из постели посреди ночи и пустят на протеиновые вафли для семейных везунчиков. Хочется быть уверенной, что восьмидесятилетней старухой тебя поселят в дом призрения, где ты будешь биться об заклад с такими же денежными мешками, кто из нянечек сегодня меняет подгузники. Богатый мужчина — это неизменно просто богатый мужчина, а богатая женщина — это всего-навсего несчастная бабенция, у которой водятся деньжата. Я сказала:

— Вообще-то я использую свои деньги: держу семейство в узде.

— Каким образом?

— Ну, грубо говоря, решаю, кто попадет в завещание, а кто — нет. Знаю, низкопробно и избито, но это власть, и мне она нравится. Если меня завтра собьет автобус, соблюдут минимум формальностей и бросятся читать «последнюю волю».

— Ты к себе несправедлива.

— Единственным исключением будет, пожалуй, мать. Финансово она во мне не заинтересована, зато ей будет любопытно узнать, кто что отхватил.

В комнате повисло молчание. Я сказала:

— Нет необходимости повторяться, сын мой, но с твоим появлением все изменилось.

— А Ральф Лорен не изготавливает дизайнерские аппараты для искусственного дыхания?

Вернемся к событиям недельной давности: к той поздней ночи, когда я прошла в гостиную проверить электронную почту и обнаружила послание герра Байера с иконкой-приложением. Я несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, прежде чем щелкнуть мышкой по кнопке «загрузить».

Я знала, что сейчас увижу, и после двадцати бесконечных секунд ожидания уже рассматривала интересующего меня человека из Вены, Клауса Кертеца, бесспорного отца Джереми. Пусть он набрал вес, покрылся щетиной и в нем проскальзывало нечто необъяснимое, неизменно отличающее европейцев, и все же это был он. Видно, я и впрямь здорово набралась в тут ночь на крыше ночного клуба, раз смогла забыть такое лицо. Теперь же при виде его я будто упала и грохнулась головой о разделочный столик. В ушах звенело.