Духов день - Андреас Майер Страница 40

Он поднял пистолет, прицелился в замок на двери «тауэра» и нажал на спусковой крючок. Отдача неприятно поразила его. Он тут же отбросил пистолет и уставился на дверь. Замок буквально размозжило. С этого момента Антон Визнер развил бурную деятельность. Он поднялся по лестнице и вошел в дверь на втором этаже. Смотри, как это, оказывается, просто, сказал он. Нужно только преодолеть в себе некоторый барьер, и сразу все становится легко и просто. Затем он взял железную штангу и разбил замок металлического шкафа. Он вынул оттуда учетные книги и журналы с дежурными записями и задумчиво смотрел на них, но недолго. Потом снова взял в руки штангу и взломал письменный стол. Забрал там ключи и, следуя неясному порыву, перерыл весь стол сверху донизу. В самых нижних ящиках он нашел несколько эротических журналов, полистал их без всякого интереса и бросил назад в ящик. После этого он покинул «тауэр» и увидел, что в канавке лежит в бурьяне пистолет. А что это он так смеется? Может, это все-таки эротические журнальчики? Какая гадость! Брось кусок, и они станут рвать его на части, вот как это работает. На него вдруг опять навалилась тоска, он впал в мрачное настроение, потому что вспомнил Катю Мор. От злости он ударил ногой по металлической двери, та захлопнулась. Он подошел к ангару, отпер его и раздвинул ворота. Уже стоя перед самолетами, он опять засмеялся, причем очень громко. Он, собственно, вспомнил свою молодость и тогдашнюю мечту полетать, все это показалось ему теперь не только смешным, но и безмерно далеким. Он провел ладонью по корпусу «сесны». Раньше ты видел самолеты лишь в небе и думал, как бы попасть туда наверх, там, и только там, все по-другому и гораздо лучше. Герои твоей юности, летчики, астронавты, хм, это действительно смешно, а потом, после иллюстрированных журналов с портретами астронавтов и летчиков, начинают покупать всякие эротические журнальчики, такова обычная последовательность, и постепенно теряют к этому интерес, а если такое не происходит, то это еще более странно. Астронавты всегда предшествуют женщинам. А что потом? Да, Визнер, если бы ты мог ответить на вопрос: что, собственно, следует потом? Но почему-то он вдруг сразу забыл все вопросы без ответов, сел на сложенные запасные колеса и закурил. Ему вдруг стало очень хорошо. Он впервые был на лётном поле один. Через некоторое время он сел в «сесну» и запустил мотор. При этом он, пилот, вел разговор с дежурным авиадиспетчером в «тауэре», как позавчера. Правда, роль авиадиспетчера он исполнял сейчас сам. Визнер старался вести диалог как обычно, на общие темы, и это развлекало его больше всего. «Тауэр»: отличная погода сегодня. Пилот: небо чистое как стеклышко. Идеальная лётная погода. «Тауэр»: видимость до самой линии горизонта. Пилот: понял, видимость до самой линии горизонта. Конец связи. Ах, все-таки опять «тауэр»? «Тауэр»: альфа дельта три, отвечайте. Пилот: хорошо, что самолет свободен. Сегодня он мне так нужен. Как раз сегодня, понимаешь? «Тауэр»: не понимаю ни слова, альфа дельта три. Но мы, летчики, должны держаться вместе. Конец связи. Пилот: Конец связи. После этого связь с «тауэром» прервалась. Эта фраза, после этого связь с «тауэром» прервалась, привела Визнера в неописуемый восторг, оттого что он до нее додумался. Он выкатил самолет из ангара. Вот он уже на взлетной полосе. По спине прошел холодок, как всегда перед стартом. Он увеличил скорость, поднял нос и взлетел. Сначала он взял курс на Ассенхайм, потом на Узинген, то есть летал какое-то время над Веттерау в разных направлениях, воздушное пространство здесь, как обычно, оставалось свободным. Затем он развернул машину и полетел в обратном направлении на Розбах, затем еще южнее на Родхайм. Потом снова назад и вдруг увидел под собой Оссенхаймский лесок с множеством разноцветных легковушек, таких малюсеньких сверху. Кругом было очень тихо, как всегда в полете. Абсолютно тихо, несмотря на шум мотора. Визнер был безмерно счастлив. Так он летал еще какое-то время, потом снова взял курс на Флорштадт и наконец приземлился. Он знал, что все последнее время хотел совершить именно такой полет. Странным образом он оставил дверцу «сесны» открытой, а ворота ангара закрыл, как положено. Все его действия казались ему абсолютно логичными. После этого он покинул лётное поле… А в лесочке тем временем всё чаще поминали священника Беккера. Амплитуда общего мнения качнулась теперь в другую сторону, оно явно складывалось не в его пользу. Беккера критиковали за его поведение во время оглашения завещания и за то, что вчера он не появился после службы на церковной площади, что пахло почти скандалом. Мунк во всеуслышание негодовал также, что священника до сих пор нет и на празднике. Неслыханное дело для Духова дня! А семейство Мулат вот уже несколько часов всячески старалось удержать для священника свободным его традиционное место во главе длинного стола. Еще утром, как рассказывали, священник стоял так надменно, держась все время как бы в стороне при оглашении завещания, все время с краю, и ни слова не сказал при этом, делал вид, что вообще не имеет к этому никакого отношения и к флорштадтцам тоже. Считает себя, что ли, выше нас, спрашивали они себя. А вчера после службы даже не вышел на площадь. И почему это? Обычно он ведь всегда выходил! А вчера забаррикадировался у себя в ризнице и не хотел ни с кем говорить. Госпожа Рудольф: во-о как высоко задирает он нос, скажу я вам, во-о как высоко! При этом она высоко задрала свой собственный нос. А кто задирает нос, тот обычно на него и падает.

Правда, эту фразу госпожа Рудольф уже не смогла произнести достаточно внятно, потому что была пьяна и запихивала в рот булочку с краковской колбасой, на платье ей капала горчица. Она этого не замечала, настолько была увлечена разговором о священнике. Вскоре все разделились на тех, кто «за» и кто «против». Одни настаивали на том, что священник человек порядочный, честный и корректный, другие утверждали, что-то здесь не так, и причем давно, только внимание на это обратили недавно, а третьи заявляли, все, что касается того или иного католического священника, так и так в высшей степени сомнительно. Тут еще и Брайтингер, прикативший на велосипеде, подлил масла в огонь. Он наблюдал за разговором между священником, нотариусом Вайнётером и Шустером, правда, не мог слышать, о чем они говорили. Но наверняка они обсуждали тему Адомайта и земельного участка. Кун: я так и знал! Земельный участок! Конечно, был такой участок! После этих слов все с большим напряжением ожидали появления в лесочке священника… А Визнер долго бегал по полям, пока наконец не понял, что стоит во дворе Буцериусов. Для любого стороннего наблюдателя сейчас у него снова был самый нормальный вид, разве что бросались в глаза испачканные грязью штаны. Отец Буцериуса, который все еще был не на празднике (он как раз собирался пойти туда), стоял на поле рядом с домом и махал ему, Визнер помахал в ответ. Курт все время ждет, крикнул отец, он в доме. Где он так долго был? в дороге, крикнул Визнер. Ездил с друзьями во Франкфурт. Значит, с друзьями, так-так, крикнул в ответ Буцериус. Визнер вошел после этого в дом, улыбаясь, как ловко он ответил. Это действительно очень здорово, что я, оказывается, ездил во Франкфурт, подумал он. Как странно, между прочим, смотрелся этот крестьянин там, на поле. И дом тоже показался ему совсем чужим. Ряд начищенных сапог, и пахнет какой-то кислятиной, а все оттого, что здесь целыми днями кипятят молоко. И эти чудные бочарные своды, и тяжелые ковры, а почему, собственно, здесь лежат эти ковры? Они, что ли, всегда здесь лежали? Визнер вдруг установил, что в доме у Буцериусов все совсем не так, как в любом другом знакомом ему доме, и что здесь царят совсем другие запахи. Визнера этот вопрос заставил задуматься, но неизвестно, заметил он или нет, что впервые не смог дать ответа. Он прошел длинным коридором, дверь в спальню родителей была открыта, на кровати в беспорядке лежало множество подушек… Он некоторое время постоял в этой комнате, здесь все показалось ему естественным, нужным, добротным и даже красивым: и неубранная постель, и запах, и множество подушек, вообще сам факт, что есть такое помещение и что оно именно такое, какое есть, ему казалось, это во многом объясняет подворье Буцериусов в целом, словно все и должно быть по своей внутренней необходимости именно таким, а не другим. Ему вдруг вспомнились эротические журнальчики в «тауэре». Они, между прочим, пахли типографской краской. Те эротические журнальчики были полной противоположностью спальне родителей Буцериуса, своего рода «ничто», нечто случайное по сравнению с этим цельным и жизненно необходимым укладом, такими же лишними, как сам «тауэр», лётное поле и вообще все те люди, у которых были какие-то дела на том лётном поле… все их полеты действительно какая-то чушь… словно все они там что-то забыли, эти странные люди… что-то забыли, и притом нечто такое, что находится как раз здесь, в этой комнате… и потому что они это забыли, они и устраивают всю суету с фейерверком. И так во всем мире. Все эти мысли казались Визнеру гениальными, хотя через три минуты он их уже тоже позабыл. Его голова работала в таком режиме, как будто там шла химическая реакция с ускорением и все время появлялись новые и новые соединения, так что постоянно происходили изменения. Но сам Визнер этого не осознавал. Он только все больше погружался с каждой минутой в то, что представлялось ему познанием истины. В его голове одно понятие сменялось другим, и при их поглощении возникали все новые и новые мысли, нанизываясь цепочками, они постоянно поражали его, ослепляли, словно озарения. В такие моменты Визнер чувствовал себя добравшимся до самого истока непреложной истины. И все больше удивлялся тому, как же он раньше-то ничего об этом не знал, когда это ясно как божий день и вообще проще простого. А потом он вошел в комнату Курта. Этот, конечно, сразу его спросил, где он был все это время. Визнер только пожал плечами. Он был во Франкфурте, с несколькими своими друзьями. Буцериус: но не всю же ночь напролет? Визнер: почему всю ночь напролет? Конечно, я не всю ночь был во Франкфурте. Буцериус: ну, и где же ты тогда был? Где-то ведь ты должен был провести целую ночь. Хотя, конечно, меня это в общем-то не касается. Визнер: я тебе с удовольствием все расскажу. У меня много есть чего тебе рассказать. (При этом он очень странно рассмеялся.) Буцериус: нет, это действительно твое личное дело. Я только оттого так нервничаю и несдержан, что сегодня произошли большие неприятности, о которых тебе, скорее всего, еще ничего не известно, хотя ты должен знать о них обязательно. А что ты, собственно, делал во Франкфурте? Визнер: во Франкфурте? Ну, как тебе сказать, ходил в музей… Он был там, где женщина с пантерой, совершенно случайно. Буцериус: ты спятил, что ли? Визнер: нет, я серьезно. Я видел женщину на пантере, смотри, она лежит на ней примерно так, ну, как на диване. (Визнер точь-в-точь повторил жест, как показывала ему вчера Катя во время пикника, стоя рядом с ним возле гриля.)