Пурпурное сердце - Кэтрин Хайд Страница 40

Время от времени накатывают волны, Мэри Энн визжит и отбегает, задирая юбку, а я смеюсь.

— Как ты относишься к детям? — спрашивает она.

— В общем-то люблю. Почему ты спрашиваешь?

— Думаю, из тебя получился бы хороший отец.

— Да?

Нельзя сказать, что я хороший старший брат, но возможно, это не то же самое.

— Безусловно. Я хочу иметь много детей, — говорит она.

— Сколько именно?

— Четверых или пятерых.

— Ничего себе.

Еще одна большая волна, и нам приходится убегать от нее.

— Думаешь, это много? — спрашивает она. — Л ты сколько хочешь? — Потом, немного смутившись, продолжает: — Я не имела в виду… я хочу сказать… я вовсе не пытаюсь давить на тебя.

— Все нормально, — говорю я, обнимая ее за плечи. — Мы же просто разговариваем. Думается, одного-двоих вполне достаточно, ведь если детей больше, кому-нибудь обязательно не хватает тепла.

— Правда?

— Мне так кажется.

— Наверное, я просто не знаю. Я выросла без братьев и сестер.

Мы замолкаем, и я целую ее в губы. Волна окатывает нашу одежду, и становится холодно. Мы ненормальные — бродим по воде босиком. Еще только начало марта. Но мы делаем вид, что нам все нипочем.

Полагаю, вы ждали от меня не этой идиллической картинки. Наверное, она отличается от того, что я рассказывал вам раньше. Но знаете, со стороны все кажется таким… Ну, вы понимаете. Идеальным, что ли.

На самом деле мы были большими друзьями. Настоящими друзьями. Я очень ценил ее общество. Стоп, я не так выразился. Мне следовало бы сказать, что только ее дружбы мне уже было недостаточно.

Единственное, что нарушало эту идиллию, так это то, что разговор о детях так и остался разговором, и что-то мне подсказывало: по-другому не будет.

Наверное, это тот самый взгляд украдкой в будущее, который портит настоящее. Как говорят: знать бы тогда то, что знаешь сейчас.

Правда, это не всегда здорово.

Короче говоря, чтобы не утомлять вас, расскажу, чем закончилась наша прогулка.

Мы на всякий случай отходим от воды и садимся на песок. Уже по-настоящему темно, и разговор наш тоже становится все более мрачным.

Мы говорим о том, как часто будем писать друг другу, прикидываем, как долго будет идти почта, как скоро кончится война. Если она вообще кончится.

У меня пропадает желание писать жизнь на чистом листе, и хочется вернуть исписанные страницы. Мне вдруг приходит в голову, что прошлое было не таким уж плохим.

Мы оба слегка дрожим, поскольку промокли, но по-прежнему делаем вид, что это не важно. Что нам совсем не холодно. Потому что нам не хочется идти домой, не хочется, чтобы этот вечер заканчивался.

Я смотрю на звезды и думаю, что уже через несколько недель буду на другом краю земли. Интересно, там звезды те же, что сейчас надо мной? Если нет, это ужасно. Впрочем, я все равно не узнаю.

Об астрономии у меня смутное представление. Я никогда не представлял себе другого неба, кроме того, что раскинулось над Северной Америкой. Мне кажется, мы все видим одни и те же звезды, просто в разное время года, но о том, какие звезды я увижу, когда буду там, на новом месте, я не знаю.

Как странно, что я этого не знаю.

— Что я буду делать без тебя? — спрашивает она.

Знаете, это ничего не меняет из того, что я уже рассказывал вам про Мэри Энн и непроявленные чувства, но в ту минуту она поняла, что теряет слишком многое.