Свое счастье - Ирина Грекова Страница 40

Во втором пункте анонимщик утверждает, что наши доктора ничего не делают. Эта клевета убедительно опровергается прилагаемым списком научных трудов И. К. Полынина, М. П. Кротова и А. К Дятловой. Многие из этих трудов, в частности монография А. К Дятловой, переведены на иностранные языки, так что вымысел анонимщика о якобы „научной несостоятельности“ А. К Дятловой опровергается сам собой. Имя А. К Дятловой и ее научные заслуги хорошо известны и не нуждаются в защите.

…Далее анонимщик утверждает, что „диссертация Фабрицкого Г., на поверхностный взгляд, представляется далекой от нормальных образцов“. Интересно, где это он мог кинуть на диссертацию Г. Фабрицкого свой „поверхностный взгляд“, если этой диссертации в природе не существует — она еще только пишется.

Что касается утверждения анонимщика о малой практической отдаче отдела, то она убедительно опровергается прилагаемыми в копиях справками о внедрении, где подчеркивается большое народно-хозяйственное значение наших работ…»

Над объяснительной запиской Фабрицкий просидел до глубокой ночи. Каждый пункт он опроверг, как ему казалось, блестяще, приводя нужную документацию, пуская в ход иронию, юмор. Несмотря на отвратительность задачи, писал он даже с каким-то мрачным вдохновением. Было уже три часа, когда он отвечал на последний пункт.

«Что касается моей личной машины, которую в шутку зовут „Голубым Пегасом“, то она действительно голубая, в этом анонимщик прав, и на этой машине я действительно иногда развожу по домам моих сотрудников, а кого и почему — в этом отчет давать не намерен».

Закончив записку, Фабрицкий перепечатал ее на машинке, поставил под ней свою уверенную, чуть залихватскую подпись и лег спать.

Когда на другой день он пришел на работу, оказалось, что Ган заболел. Подосадовав на это (ему не терпелось продемонстрировать Борису Михайловичу свой труд), Фабрицкий направился к директору, радуясь хорошо написанной отповеди, повторяя мысленно самые удачные фразы.

Иван Владимирович внимательно прочел документ (пять страниц текста плюс приложения) и сказал:

— Вы, Александр Маркович, слишком художественно написали. Ну, зачем эти ненужные эмоции? Во-первых, вы называете письмо «доносом». Этот термин у нас не принят.

— Как же иначе его называть?

— Письмо есть письмо. Давайте вычеркнем «донос», поставим просто и спокойно «письмо». Кроме того, зачем вы пишете «анонимщик»? Термин нестандартный. Надо говорить «автор письма». А для чего все эти восклицания о глупости и подлости анонимщика? Нужно писать в деловом, спокойном тоне. Не надо привлекать к себе внимание вышестоящих организаций излишней эмоциональностью. Там могут подумать: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав». И, наконец, последний пункт о «Голубом Пегасе», где вы признаете утверждения анонимщика в чем-то справедливыми. Боже вас упаси от этого! Ирония здесь неуместна. А вдруг подумают, что в письме есть доля правды, что факты, хотя и частично, но подтвердились, а? Об этой возможности вы забыли. Я бы последний пункт сформулировал так: «Подвозя своих сотрудников на моей личной машине, я никаких корыстных целей не преследовал». И всё. Коротко и ясно.

Красный карандаш директора разгуливал по тексту отповеди Фабрицкого, здесь вычеркивая слово, там — снимая кавычки, там — заменяя целый абзац.

— Вот как теперь хорошо получилось, — сказал Панфилов, гордясь своей редакторской работой не меньше, чем Фабрицкий своей творческой.

Александр Маркович сидел как оплеванный, впервые в жизни познав горькое чувство писателя, у которого редактор вычеркивает лучшие места…

— Ну как, хотите прочитать в новом виде? — спросил Панфилов.

— Да нет, зачем уж. Посылайте как есть.

— У вас это первая ласточка. Я этих ответов в своей жизни написал ой сколько. Выработался уже стиль.