Кот, который всегда со мной - Питер Гитерс Страница 40

Еще я стал меньше бояться болезни и малоприятных сторон жизни.

Если Нортона рвало и его тельце содрогалось в конвульсиях, я с радостью брал его на руки и поглаживал ему горло, пока он не приходил в себя. Я постоянно убирал за ним, иногда на протяжении целого дня, потому что он хотя медленно и постепенно, но стал все больше страдать недержанием. Два-три раза в неделю ходил куда попало, а не в свой туалет. Меня это не раздражало. Когда-нибудь придется купить новый ковер (или диван, или, черт возьми, новую квартиру). Это не имело значения. Важно было другое: я хотел, чтобы его жизнь была приятной и безболезненной. Любил потчевать кота загадочными снадобьями, держать на руках, когда делал уколы. Ничего не имел против, чтобы повоевать с ним, запихивая в глотку таблетки. Это была связь — физическая и духовная. И я нисколько не сомневался, что, несмотря на то что его плоть слабела, он понимал, что эта связь соединяет нас все крепче.

Более чем когда-либо я ценил время, которое мы проводили вместе. Почти каждый день ходили гулять или сидели в парке. Дома он всегда вел себя независимо. В отличие от других кошек не льнул постоянно ласкаться, не просился на руки. Ему нравилось следить за мной, и он обычно находился в той же комнате, что и я. Но редко устраивался у меня на коленях, когда я читал или смотрел телевизор. Однако теперь он хотел быть как можно ближе ко мне, как и я к нему. Постоянно сворачивался под боком. Когда я работал, дремал рядом с компьютером в нескольких дюймах от моей руки. Если я отдыхал, он прыгал на диван и старался прижаться потеснее, и я чувствовал, что его тельце касается моего бедра. В постели он вспомнил законное право устраиваться на подушке у моей головы, чего не делал регулярно с тех пор, когда был маленьким котенком.

Такое впечатление, что он хотел сказать: «Я тебе доверяю». Знал, что я понимаю, через какие муки ему приходится пройти, и странным образом наши роли несколько переменились. Все прошлые годы, если я подхватывал грипп и расклеивался, Нортон был тут как тут и утешал своим присутствием и прикосновениями. После операции плеча я несколько дней провалялся в постели и, не в силах пошевелиться, причитал и стонал. Нортон от меня не отходил, мурлыкал, тыкался носом в руку или в лицо, чтобы я знал, как он обо мне беспокоится. Теперь он ждал от меня того же утешения, и я был рад, что утешить его в моих силах.

Задумываясь о прошлой жизни, должен признаться, что был эгоистом. Жил так, как хотел, хотя, разумеется, в рамках разумного (не убил ни одного работника телефонной компании, хотя много раз порывался это сделать, так что мои эгоизм и погружение в себя носили ограниченный характер). Я нарушал некоторые условности и, насколько возможно, старался жить по собственным правилам. У меня получилась странная карьера: я разменивался, пробуя силы на разных поприщах, вместо того чтобы сосредоточиться на чем-то одном. В результате заработал гораздо меньше денег, чем мог бы, но деньги никогда не являлись для меня мотивирующим фактором. Я больше ценил удовлетворение от того, что я делал. В личной жизни в течение долгого времени имел замечательные, близкие отношения, но так и не женился (предвижу письма с вопросами и сразу отвечаю: мы даже не живем вместе — я для этого слишком эгоистичен, и мне повезло: это стало возможным благодаря ангельским качествам моей подруги). Брак тоже условность и ритуал, в который я не верю. Никто меня не убедит, что, сказав несколько слов, получив клочок бумаги и обменявшись кольцами, человек обретает нечто стоящее и постоянное. Мой подход таков: я самрешаю, что стоящее и постоянное. У меня нет детей. Всегда думал, что когда-нибудь захочу их, но мне уже под пятьдесят, а это «когда-нибудь» по-прежнему впереди. Я отказывался от заманчивой работы и строил отношения с людьми исключительно по принципу дружбы, а не пользы и выгоды. Сложив все вместе, думаю, справедливо сказать, что я один из немногих людей, кому по-настоящему нравится жизнь, которую они ведут, и у кого мало сожалений. В основном это стало возможным, потому что я был способен жить эгоистично.

Но уход за Нортоном, когда он заболел раком, научил меня радоваться неэгоистичной жизни. «Научил» не совсем подходящее слово. Этому нельзя научить, это надо прочувствовать. У меня возникло ощущение — вслед за которым появилась убежденность, — что нет ничего такого, чего бы я не сделал для своего кота, если бы это доставило ему хоть кроху того удовольствия, которое он доставлял мне большую часть моей взрослой жизни.

Как сказал однажды великий философ Сёрен Кьеркегор, «найди свой путь».

Признаю, это вольная цитата.

И тем не менее…

Я ухаживал за котом как мог, и он держался молодцом. Был счастлив и на вид здоров, занимался своими делами и не испытывал боли. Подошел и миновал двухмесячный рубеж, о котором говорил онколог. Затем — девятимесячный. С тех пор как у кота обнаружился рак, промелькнул год. Потом еще полгода. Внешне я не замечал признаков, что кот дряхлеет или становится непохожим на самого себя. За исключением продолжающейся рвоты и редких случаев, когда он ходил на пол, в остальном Нортон оставался прежним шотландским вислоухим вундеркиндом.

Почти два года.

Благодаря своей воле к жизни.

Затем я заметил, что он снова теряет вес.

Как-то неуверенно прыгает на пол с кровати. Теряет ориентацию…

Проклятые факсы с результатами анализов продолжали приходить, и внезапно многие показатели стали либо слишком высокими, либо слишком низкими.

Поэтому я поехал к доктору Дайане Делоренцо узнать причину.

И обнаружил, что это было началом конца.