Лароуз - Льюис Эрдрич Страница 4

Постепенно Эммалайн теряла сознание. Казалось, несчастная мать испустила дух. Она свернулась калачиком и протянула руку к сыну. Они сопротивлялись мысли использовать имя Лароуз до тех пор, пока не родился их последний ребенок. По-французски оно значило «роза», отличаясь сразу и чистотой, и мощью, и его носили знахари, некогда встречавшиеся в их семье. Ландро и Эммалайн условились никого им не называть, но сын будто родился с этим именем.

В течение нескольких столетий в каждом поколении семьи Эммалайн кто-нибудь носил имя Лароуз. Поэтому Лароузы прежних поколений находились в родстве с ними обоими. Они оба слышали связанные с ними истории.

* * *

Шел 1839 год. У стен затерявшейся в краю оджибве фактории индианка по имени Минк, то есть Норка, продолжала шуметь и скандалить. Она требовала у торговца молока, рома, крепкого спирта, красного перца и табака. Прежде ей уже удавалось плачем и визгом добиться подачки в виде небольшого бочонка спиртного. Шум действовал на нервы, но Маккиннон не спешил затыкать ей рот. Минк происходила из таинственной и жестокой семьи, в которой водились знахари, владевшие мощными заклинаниями. Она родилась красавицей и была дочерью Шингоби, который приносил лучшую в окрýге пушнину. А еще она была женой Машкиига — до тех пор, пока тот не изуродовал ей лицо и не зарезал ее младших братьев. К Минк прижалась дочь, завернувшаяся в замусоленное одеяло, в котором девчушка пыталась спрятаться. Внутри фактории Вольфред Робертс, делопроизводитель Маккиннона, в попытке приглушить доносящиеся до него завывания обмотал голову лисьей шкурой и завязал высохшие лапки под своим подбородком. Он обладал элегантным косым почерком и умел умещать по три записи на одной строчке. В этих диких местах постоянно существовала опасность остаться без бумаги.

Семья Вольфреда осталась в Портсмуте, в штате Нью-Гемпшир. Он был младшим из четырех братьев, и для него не нашлось места в семейном бизнесе — его родичи владели пекарней. Мать была дочерью школьного учителя и научила сына всему, что знала сама. Он скучал по ней, и ему не хватало книг. Когда его послали служить у Маккиннона, он взял с собой из дома всего две: карманный словарь и «Анабасис» Ксенофонта ^[17]. Последняя книга принадлежала его деду, и мать не знала, что в ней содержатся непристойные описания. Юноше исполнилось всего семнадцать.

Но даже с лисой на голове он чувствовал, что нескончаемый визг вот-вот его доконает. Он попытался прибраться у очага и бросил собакам побольше объедков. Как только он вновь вошел в дом, за окном началось настоящее столпотворение. Минк и ее дочь вступили в схватку с собаками, отгоняя их прочь. Шум стоял жуткий.

— Не выходи. Я запрещаю, — велел Маккиннон. — Если собаки разорвут их на куски и съедят, у нас будет меньше мороки.

Мать с дочерью в конце концов одолели собак, но и с наступлением темноты шум продолжался еще долго.

Минк начала снова кричать еще до рассвета. Ее высокий пронзительный визг теперь стал громче. У обитателей фактории был невыспавшийся вид, их глаза покраснели. Маккиннон, выйдя за дверь, злобно глянул на докучливую индианку и наградил ее с дочерью пинками. Днем эта ведьма охрипла, что сделало ее голос еще более противным. В нем что-то изменилось, подумал Вольфред. Язык индейцев он понимал не слишком хорошо.

— Эта чертова сука хочет продать мне свою дочь, — объяснил Маккиннон.

Голос Минк был ужасным, интимным и грязным одновременно, когда она описывала то, что девочка могла бы сделать, если Маккиннон согласится купить ее за молоко. Казалось, немолодая индианка сосредоточила всю силу своих воплей на закрытой двери фактории. В обязанности Вольфреда входило ловить и чистить рыбу, если Маккиннон его об этом просил. Вольфред вышел, направляясь вниз к реке, где была полынья, которую он время от времени очищал ото льда. В тот день его было особенно много, и юноша перекрестился. Конечно, он не был католиком, но жест говорил о том, что в этих краях побывали иезуиты. Когда он вернулся, Минк нигде не было видно, а девочка сидела внутри фактории, сгорбившись в углу под новым одеялом, опустив голову, так неподвижно, что ее можно было принять за мертвую.

— Еще минута, и я не выдержал бы, — пояснил Маккиннон.

* * *

В ту ночь, которую Лароуз хорошо запомнил, он спал между матерью и отцом. Запомнил он и следующую ночь. Но он не помнил, что произошло днем.

Ландро и Эммалайн сожгли ружье, зарыли в землю патроны. На следующий день они решили пойти по тому же пути, что и олень. На земле между двумя домами было полно лесной малины. Особенно много ее росло на прогалине, расчищенной огнем, вспыхнувшим после удара молнии. Та попала в один из дубов. Жар проникал под кору, проходя от ветвей в корни, пока дерево не выдержало этого и не лопнуло. Огонь уничтожил деревья вокруг дуба, но дождь быстро остановил начавшийся пожар. Примерно в миле от места, где стояло это дерево, провела детство мать Эммалайн. В старые времена люди защищали свои права на землю, расставляя на ней межевые столбы. Однажды устанавливавший их землемер пропал. Хотя дно озера, тихого и глубокого, находящегося в центре земель, где он работал, обшарили баграми и бреднями, его тело так и не нашли. Многие фермеры, в жилах которых текла индейская кровь, унаследовали тут небольшие участки, но ни один из них не был достаточно велик, чтобы построить дом. Поэтому здесь царила чересполосица, и земли были заброшены — за исключением ста шестидесяти акров надела, первоначально принадлежавшего матери Эммалайн, который она целиком переписала на имя дочери. Поговаривали, что в окружающих лесах живут духи, и немногие, за исключением Ландро и Питера, отваживались здесь охотиться.

Деревья были одеты в яркие уборы: сумах — в пурпур, березы — в золото. Иногда Ландро сам нес сына, иногда передавал Лароуза жене. Они не говорили и не отвечали на вопросительные взгляды Лароуза. Они прижимали его к себе, взъерошивали ему волосы, целовали в сухие, дрожащие губы.

Нола видела, как они вместе с мальчиком пересекли двор.

Что они здесь делают и зачем его принесли?

Она выбежала из кухни и толкнула Питера в грудь. Утро выдалось тихим, но теперь с тишиной было покончено. Она велела мужу заставить непрошеных гостей убраться с ее земли ко всем чертям, и он, погладив ее по плечу, обещал, что так и поступит. Она яростно отпрянула. Черная бездонная трещина между ними теперь, казалось, пролегла навсегда. Его пугало то, что творится с женой, но когда он подошел к двери, в которую постучали, в нем не было злости — ну разве она была совсем небольшой, — а кроме того, они с Ландро были друзьями, куда бóльшими, чем их жены, сестры по отцу, и инстинкт дружбы в нем еще был силен. Ландро и Эммалайн привели с собой сына, совсем непохожего на Дасти и в то же время сильно его напоминающего — так, как это свойственно пятилетнему малышу. Та же любознательность, та же самоуверенность, та же доверчивость.