Вечная жизнь - Фредерик Бегбедер Страница 4

— Сходим на выставку, пап?

— У нас есть дела поважнее.

Грюйерно-вашренское ^[37] фондю в Café du Soleil было почти легким. Ничего общего с жирными желтыми брусками, которыми кормят в Париже. Моя дочь аж пищала от удовольствия, макая туда хлеб.

— О-о-о-ей! Как ше дафно я этого не ела!

Ммммм!

— Не говори с полным ртом.

— Я не говорю, а звукоподражаю.

У Роми великолепные гены: по отцовской линии — род беарнских врачей; от матери она унаследовала весьма оригинальный запас слов и творческий подход к лексике родного языка. Пока мы жили вместе, Каролина часто переделывала существительные в глаголы и каждый день создавала слова: «после обеда буду пилатировать» ^[38], «вечером киношничаем». Однажды некоторые неологизмы моей бывшей жены попадут в словари, «чипстерить» и «инстаграмничать» уж точно. Бросая меня, Каролина сказала не «я ухожу», а «пора сплитничать» ^[39].

Всемирная организация здравоохранения (1211, Женева 27, авеню Аппиа, 20) точно не рекомендует есть фондю на завтрак, но радость Роми была важнее нашего бессмертия. Мы «приземлились» в La Réserve, гостинице на берегу Женевского озера. Я лениво проглядывал спа-меню, предлагающее программу «против старения» с генетической диагностикой «биоиндивидуальности», а моя малышка уснула на бархатном диванчике, выбранном самим Жаком Гарсиа ^[40].

В холле Университетской клиники Женевы стояли старые «радиоактивные» аппараты — странные допотопные предки медицинских ультразвуковых сканеров. Ядерная наука 1960-х уступила место менее громоздким микроманипуляциям. Снаружи сидели на газонах студенты-медики, а в здании молодые интерны в белых халатах суетились вокруг пузырьков, колб, пробирок и гистологических стекол. Здесь занимались одомашниванием человека, пытались исправить дефекты Homo sapiens, улучшить старину-позвоночного. Швейцария не опасалась постчеловечества, зная, что человек по природе своей несовершенен. Счастье напоминало этакий симпатичный кампус, будущее обещало стать молодежным кино о медицинской среде. Роми просто булькала от возбуждения: в примыкающем к клинике саду она заметила крытую галерею с качелями, трапецией, кольцами и турникетом.

Отдел медицинской генетики медицинского факультета Университета Женевы «дислоцировался» на десятом этаже. Профессор Антонаракис, одетый в поло бутылочно-зеленого цвета, напоминал не доктора Фауста, а помесь Коэльо с Хопкинсом. Такой же доброжелательный, как Пауло, и магнетически обаятельный, как Энтони. Президент Human Genome organization (HUGO) оглаживал седую бородку и протирал очки в металлической оправе, на манер витающего в облаках профессора Турнесоля ^[41], и рассказывал, как человечество будет мутировать, радуясь и веселясь. Роми сразу влюбилась в этот его облик new age ^[42]: теплый взгляд, дружелюбная улыбка, счастливое будущее. В кабинете профессора царил неописуемый беспорядок, настоящий хаос алхимика-биотехнолога, но хаос организованный. На козлах стояла гигантская пластиковая модель ДНК. Я читал название книг на полках: «История генетики» — том 1, том 2, том 3, том 4, том 5… Новизна геномных открытий успела стать историей для этого специалиста международного масштаба. Компьютер превратился в цветочный горшок. Постатомный флорист «посадил» в него стальные штыри с капсулами Nespresso на концах. Да уж, такой букет никогда не завянет…

— Мы очень вам благодарны за то, что уделили нам толику вашего бесценного времени, профессор.

— У нас впереди вечность…

Глаза у Антонаракиса были голубые, как горные ледники или небо над Швейцарией.

— Можете объяснить моей дочери, что такое ДНК?

— Мы рождаемся с индивидуальным геномом — все, без исключения. Это гигантский текст на три миллиарда «букв», помноженный на два (ваш отец, ваша мать). Все мы уникальны, потому что наш геном уникален, у всех, кроме монозиготных близнецов. Позже добавляются соматические мутации, связанные с внешним воздействием: солнце, пища, лекарства, загрязнение воздуха, гигиена жизни и т. д. Последствия влияния внешних факторов изучает эпигенетика ^[43]. Старение тоже персональный фенотип, некоторые стареют быстрее других.

Профессор говорил на прекрасном французском с теплым греческим акцентом. Нам будет уютно в постчеловеческом мире, населенном клонами доктора Антонаракиса.

— Клетка бессмертна, — продолжил он. — Первые люди появились в Марокко 300 000 лет назад. До них существовал другой вид, а до него — еще один. А их most common ancestor — общим предком — была клетка. Она есть во мне и в вас обоих. Я передаю ее новому поколению со спермой, а вы, мадемуазель, сделаете это однажды через яйцеклетку.

Мне показалось, что Роми еще мала для курса репродукции человека, и я в спешном порядке сменил тему:

— Значит, во всех нас есть частица бессмертия?