Олимп иллюзий - Андрей Бычков Страница 4

Мотоцикл, однако, уже тарахтел, мотоцикл, однако, уже заезжал, шлагбаум приподнимался и пропускал, а ведь Роман ехать не хотел, вчера он еще не хотел ехать и думал, что не поедет, что это капкан, что если он поедет, то опять попадется, что он ничего не сможет им возразить, не сможет в них отразиться, и ничего не сможет им доказать, ведь не рассказывать же, что вчера разбил зеркало в прихожей, чтобы вызвать, что вызвать? да, конечно, плохой знак, если не можешь покончить с собой сам, то хотя бы… тогда зачем же ты снова приехал, а я никуда и не приезжал, вот эти три коттеджа, а теперь поворот налево, пруд, где тонул старый друг Док, названный Романом про себя Романом, именем собственным, и почему-то не утонул, ах, да, друг спасал собаку, полз по тонкому льду к полынье, где плавала собака, и провалился, в телогрейке, в прошлом году, друг весил килограммов сто пятьдесят, да нет, не сто пятьдесят, а девяносто, не меньше девяносто пяти, это без телогрейки, а с телогрейкой, да, он успел ее скинуть в воде, мокрую, тяжелую, набухающую, да не собаку, а телогрейку, а сам держался пальцами за обледенелое и дышал, но он все же смог закинуть собаку, забросить собаку на лед, а сам дышал, Док спас собаке жизнь, богатый, а все равно спас жизнь собаке, владелец студии, а ты никто, Роман, просто отражающийся сам в себе и в своих друзьях, просто мудак и ничтожество, а он тебя любит, твой друг тебя любит и приглашает на дни рождения каждый год, а ты каждый раз почему-то думаешь про капкан, что ты попадаешься в капкан, что будешь защелкнут железной скобой, что будешь дергаться, вырываться и затихнешь, и что он, твой старый друг, будет тогда сосать, будет тогда высасывать, из тебя, Роман, сосать и высасывать, и когда насосется, высосет все до ложечки, и еще когда его жена, да, его жена, ведь он спас собаку, а ты, Роман, кого ты спас? а, ну да, самого себя, вчера, когда разбил зеркало, теперь поворот направо, боже, как много таможенников, они, что, здесь живут? в этих многоэтажных коттеджах? а вот, кажется, и он сам, в конце улицы, какой большой, обещал встретить, вот и встретил, вышел навстречу, чтобы Роман не заблудился, не развернулся и не уехал обратно за шлагбаум…

– Привет, Док!

– Привет, Роман!

– С днем рождения, дорогой.

– И тебя также.

– Меня-то за что?

– С моим, с моим.

– А, ну да, шутка юмора.

Роман снял шлем, и вот уже обнялись, поцеловались и прошли за загородку железную, за калитку железную, и Док защелкнул скобу, лязгнуло и, позвякивая толстой цепью из-за угла в перевалку вышла собака, значит, реальность все-таки есть, с черной мягкой отвисшей губой, и укоризны были исполнены ее умные коричневые глаза – как ты мог?! как же тебе не стыдно?! у тебя же ни капельки никакой совести… – цепь натянулась, погрустнели глаза, и собака была остановлена ошейника шипами.

– Большое животное.

– Ага.

– И как это ты его?

– Что?

– Ну, тогда.

– А, да, это была та еще история.

– Никогда не забуду, как ты рассказывал.

– Ну, Роман, проходи, проходи, раздевайся, дорогой.

– Спасибо, дорогой… Доктор.

И Док просто пропустил его, маленького и изящного, как звереныша, в дверь и захлопнул, и завернул до упора скобу, Док тяжело дышал, разглядывая старого друга Романа, насколько тот изменился за год, не ссохся ли, в смысле болезни, то есть, нет ли у него чего-нибудь такого тайного неизлечимого, типа рака?

– Ты что-то плохо выглядишь, дружок, – покряхтел Док, доставая с верхней полки огромные тапочки и подавая Роману. – Какой-то изможденный, усталый. Ты, вообще-то, спишь?

– Постоянно.

– А, ну да, осторожнее, не утони.

Док внимательно, как врач, рассматривал, как Роман снимает ботинки, как вставляется в тапочки маленькими ступнями, как в какие-то огромные нандовые ангары, и уже скользит по паркету, как маленький лыжник, мимо громадного зеркала целиком, видный весь, как будто бы голый, хотя и не голый, но все же можно потрогать, поджать…

– Ну, проходи, проходи, проскальзывай.

В гостиной уже собрались и, видно, давно уже поджидали. Гости сидели прямо, не касаясь спинами спинок, некоторые теребили, хотя и не ели, не нанизывали, а ждали, конечно, меня, что я ничего не достиг, никем не стал, не зарабатываю почти ничего и ничего почти не имею. Кстати, и за границу не выезжал, женился, но неудачно, развелся, дачи нет, и детей, а, следовательно, не будет внуков и правнуков…

– Ну как грибочки?! – закричал истерически Роман и, выпадая из тапочек, полез целоваться с бабами.

– Ура, наш мотоциклист!

Старые подружки старых дружков, чмок-чмок, толстяшки, ну вы и растолстели, а я, да, по-прежнему, маленький… Зато стоит-с!

– Развелся?

Возвратить, возвратить его, бедняжку, снова в зеркало, собрать из осколков и любоваться им. О, как это славно, когда кто-то страдает, что кому-то так мучительно больно, так, так, еще чуть-чуть, потерпи, дай нам вдохнуть, подышать, какие прекрасные муки, какая прекрасная медленная смерть, какая замечательная агония, о, как он дергается, как хрипит, как вылезают глаза из орбит, и какие у него чистые белые белки, посмотрите! И, конечно, эрекция, о, вот это называется стоит! Да-да, у всех задушенных эрекция, это, знаете ли, и есть жажда жизни, они, задушенные, понимаете ли, рвутся обратно к жизни, а уже все, нельзя-с обратно, вот так-то, а хочется из петли, вот в чем трагедия, вот в чем красота, что обратно-то уже нельзя-с! И эти печальные глаза с пересудой, что когда-то все же и я была влюблена, что и я была влюблена в Романа, на первом курсе – как Машка, Сашка, Глашка, Наташка… Но он так и не… а может быть, и… разок или два… так было ли?., увы, так и… Какие многозначительные точки под носом у некоторых, как будто бы утром там еще прорастали усы. Брр-р…