Другая женщина - Светлана Розенфельд Страница 4

Катька и бровью не повела. Взяла следующий лист и затарахтела, как трактор. Слушатели с ужасом наблюдали, как растет на столе пачка прочитанного, а пачка непрочитанного почему-то не убывает. Наконец мэтр протянул руку, молча отнял у поэтессы все ее творческое наследие и погрузил в свой портфель.

– Мы поставим тебя в план обсуждений. Тогда еще почитаешь и поговорим подробно, – улыбнулся он.

– Каких обсуждений? – не поняла Катька. – Тут все ясно. А пока что я не закончила.

– У нас закончилось время занятий.

– Ну и что? Я еще с коллегами не познакомилась.

У мэтра, кажется, лопнуло терпение. Он встал, остальные тоже задвигали стульями, засобирались. Катька дернула плечом и направилась к двери.

– Мои тексты не пропадут?

– Я почитаю дома. И постерегу, – успокоил ее мэтр и покачал головой…

Катька не пропускала ни одного занятия, но у нее был личный график посещений. Она никогда не являлась к началу, опаздывала то на полчаса, то на час, а иной раз возникала на пороге к финалу, удивленно рассматривала собирающих свои пожитки «коллег» и невинно спрашивала:

– Закончили? А чего так рано?

График ее ухода тоже был личный и, как говорится, скользящий. Иногда сидела до конца, а потом срывалась и убегала, никого не ожидая, не затевая никаких разговоров и даже не упаковав в свой планшет вечно сопровождавшие ее пачки «текстов»: совала их под мышку и уносилась прочь, как на пожар. Бывало, что она вскакивала в середине занятия и, поиграв в воздухе пальцами (пока, мол, коллеги), исчезала за дверью. Главное же, она категорически отказывалась «обсуждаться», демонстрируя незыблемую уверенность в своем таланте, который не нуждался ни в чьих оценках, а тем более в критике. Некоторые студийцы подозревали, что она просто трусила, но это были ничем не подтвержденные подозрения.

На «обсуждениях» же других авторов она присутствовала с готовностью, слушала внимательно и заинтересованно, иногда хмурилась, иной раз улыбалась во время чтения, но никогда не выступала в прениях, а если спрашивали ее мнение, коротко отвечала цитатой: каждый пишет, как он слышит. Такое уважение к творчеству товарищей могло бы украсить плюсом непредсказуемость и невменяемость ее поведения, если бы не абсолютное неуважение к коллективным суждениям, в том числе и мнению руководителя, по поводу литературы в целом, поэзии в целом и прочих общих вопросов. Почти каждая такая дискуссия сопровождалась ее громким и настырным включением, протестными выкриками и в конце концов возмущенным побегом с поля битвы и громоподобным хлопаньем дверью. А на следующее занятие она приходила как ни в чем не бывало, и, удивительное дело, никто не возмущался, не поминал ее хамство, а наоборот, все радовались: Катька пришла. Ее любили. Но странною любовью. Так некоторые ненормальные любят живущего в доме тигренка или другое экзотическое животное: преданно, необъяснимо и с опаской. Но то – ненормальные. Впрочем, поэты – они разве нормальные?..

Однажды случилось необычное: Катька почему-то никуда не спешила и вышла на улицу со всей компанией. В метро разделились на группы – кому в какую сторону ехать. Ира оказалась вдвоем с Катькой, а потом они вышли вместе на одной станции, а потом пошли пешком и обнаружили, что живут на соседних улицах, считай, в двух шагах друг от друга. Этот ничем не примечательный факт почему-то произвел на Катьку впечатление чуда, в результате ее личный график посещения студии сошел на нет и осталось одно незыблемое правило: вдвоем с Ирой туда и с ней же обратно. (В этом месте Ирининых воспоминаний как-то бесконтрольно выскочило слово «правило». Вероятно, не случайно. Правильная Ира чем-то привлекла неправильную Катьку. Возможно, сработало еще одно правило, физическое: разноименные заряды притягиваются…)

Какое счастье, когда у тебя есть подруга! Не одноклассница, не приятельница или хорошая знакомая, которые придут на помощь в трудную минуту, или совет дадут, или даже посплетничают с тобой для облегчения души, – это все, конечно, замечательно, Но подруга… Она есть – и ее как бы нет. Она совсем не похожа на тебя, но ты чувствуешь себя ее частью, а ваша помощь друг другу, если это нужно, не расценивается вами как нечто особенное, требующее специальной благодарности, а вытекает сама собой из близости как ее естественное проявление и продолжение. Подруга, которой можно позвонить по телефону без всякого повода, просто набрать номер и спросить: «Что делаешь?» А она расскажет о какой-нибудь ерунде, и вы зацепитесь языками и будете трендеть до тех пор, пока какая-нибудь соседка не намекнет весьма недвусмысленно, что в коммунальной квартире телефон – общественное достояние и должен использоваться строго по делу. А еще можно, выбежав в магазин за хлебом, заскочить на соседнюю улицу, позвонить в дверь на четвертом этаже, а когда тебе откроют, не объяснять, зачем пришла, а просто скинуть обувь и пальто, пройти в комнату, усесться с ногами на диван и спросить подругу: «Ну чего?» Да ничего. Мама в больнице на дежурстве, уроки делать неохота – и пошло-поехало. Можно, конечно, и повздорить – особенно если одна безбашенная, а другая, правильная, с принципами, – а назавтра походя помириться, искренне забыв тему конфликта. А можно однажды из-за какого-то каприза или недопонимания, из-за мелочи, глупости, случайности рассориться в пух и прах, до одновременного разрыва всех связующих нитей – и потерять друг друга на всю оставшуюся жизнь…

С Катькой было просто. Ее дикие желания и поступки обычно не вызывали протеста в правильной Ире, и иной раз ей казалось, что это она придумала то или другое, а Катька одновременно подумала так же – и вот в тридцатиградусный мороз они тащатся на каток в ЦПКиО и там, на полупустой затуманенной морозом ледяной арене отмачивают акробатические номера, а когда становится жарко – разматывают шарфы, дышат полной грудью и орут от восторга. А потом, лежа в постелях, сраженные ангиной, хрипло перешептываются по телефону, вспоминая свою недавнюю клоунаду. Или в мае в первый жаркий день валяются на палящем песке под палящим же солнцем, а потом в разных домах и разных комнатах одновременно стонут под руками мамаш, втирающих кремы, или масло, или сметану в их обгоревшие малиновые тела…

Ксению Алексеевну Ирочкина дружба со странной Катькой несколько настораживала, поэтому она встречала новую дочкину подружку приветливо, называла Катенькой, приглашала к столу, но потихоньку приглядывалась и делала выводы. Выводы получались неутешительными, но мама знала свою дочь и старалась верить, что никто и ничто не свернет ее с правильного пути, скорее, она может оказать самое положительное влияние на любую заблудшую душу. Оптимистичная мама тогда еще не ведала, что дочь ее уже ступила на самую запутанную, самую тернистую, опасную и прекрасную тропу нашей непредсказуемой жизни…

– А парень у тебя есть?

Это, собственно, был один из первых Катькиных вопросов свалившейся на них с неба дружбы. Грозно спросила, как контролер на транспорте: ваш билет?

– Не-а, – робко ответила Ира, испугавшись, что ее сейчас вышвырнут из начавшего движение автобуса.

– Как нет? Так не бывает.