Люськин ломаный английский - Ди Би Си Пьер Страница 4

Макс подбородком указал на тело:

— Тогда спасай. Спасай его, валяй!

— Тсс! Уши слышат даже после смерти.

Небо за спиной Людмилы потемнело. Она согнулась против ветра, как ребенок, ожидающий неприятности, языки ветра словно прилизали ее одежду, заставили волосы хлестать по лицу. Внизу, из вихря волос и провалов глаз, виднелся блестящий красный нос, как капля воска с горящей свечи. Слеза побежала с него в тепло ноздри, но по пути улетела, превратившись в кусочек льда.

— Мы должны положить его в грязь, — сказала она, шмыгнув носом.

Макс презрительно посмотрел на нее:

— То есть ты предлагаешь сделать все возможное, чтобы ситуация выглядела еще более криминальной и чтобы виноваты были мы оба, да? Ты, блядь, орден получишь за эту гениальную идею.

— Хорош вонять, Макс. Скунс сраный. Я просто предлагаю поступить гуманно.

— Ха! Благотворительность! Швырнуть старика в ледяную грязь, просто чтобы подтвердить твои тупые бабские бредни.

— Ну, может быть, он что-нибудь скажет.

Макс перевел взгляд вниз, на тело старика.

— Он нам уже все сказал. Башковитый такой мужик, у него ушло пятьдесят девять лет, чтобы нам это сказать.

— Но он мог бы подписать ваучер.

— Ну да! Ты ему еще ручку в грязь приволоки, — издевательски хмыкнул Макс. — Да… Ты его отлично спасаешь.

— Я не сказала, что спасала его, я просто сказала, что с твоей помощью я бы его оттащила в грязь.

— Да, конечно, ведь это мудрость веков, тайно хранящаяся в каждой дурной бабьей башке: его спасет грязь.

— Слушай, если тебя не прикалывает мысль спасти его любым путем, то тогда ты и расскажешь об этом старухам. — Людмила встала на колени, чтобы поправить воротник деда. — У него лицо уже цветом как борщ.

Стоя около Макса в глубоком снегу, рядом с головой старика, она ощупала горло Александра кончиками пальцев. Он вдохнул перчатку большим пальцем вперед, а все остальное стало колом, и так глубоко, что не достать. Когда Макс шагнул ближе, она попыталась закрыть деду рот, но оказалось, что челюсть застыла и не двигается. Ее снова пробил холодный пот.

Макс смотрел вниз.

— Это у русского рожа может стать как борщ. Или у украинца. А у нашего не может. Если тебя интересует мое мнение, у него сердце лопнуло. Оно лопнуло, и вся кровь поперла вверх, это же очевидно.

— Слышь, тогда бери его за ноги. Может, завернем его во что-нибудь и положим в грязь, в темноту, где сознание сохраняется дольше. Потом можно будет пришить новые глаза и пальцы, вот те крест. Подожди, я только ему пальто вокруг головы завяжу.

— Оставь свои дурьи бабские штучки для дур в хлебной очереди.

— Но он не должен умереть! — крикнула Людмила, сдирая с себя пальто и обертывая его вокруг головы деда, пытаясь завязать рукава на шее.

— И заткни пасть, если можешь только хныкать, как русская блядь. — Макс потянул тело за ноги к задней части трактора. — Мы можем его в грязь отвезти, а потом пришить новые части, и вообще сделать, что захотим.

— Или, может, отвезешь его в больницу в Невинномысск!

— Ты сдурела? Трактор туда и за месяц не доберется. — Макс с кряхтением забросил ноги Александра в ковш трактора.

— Слушай, ты же можешь поставить трактор на поезд! Отвези его в больницу на поезде.

Макс повернул к ней блуждающие глаза.

— Пожалуйста, попытайся вытряхнуть дерьмо из мозгов. Если бы у тебя были глаза, ты бы увидела, что он не дышит. Ты думаешь, он задержит дыхание, пока мы отсюда до Невинномысска допиздуем? И что в больнице его накачают воздухом, как покрышку? И еще, представляешь, как старухи на говно изойдут, если я его от них увезу?

— Да, но…

— И вообще, поезд ушел.

— Но это хлебный поезд. Сегодня проходит большой поезд. — Людмила подошла, чтобы помочь Максу забросить верхнюю часть тела в ковш. — Да осторожней ты, вдруг у него правда сердце разорвалось.

— Я же тебе сказал, что оно еще не разорвалось. Ты чо, вообще не слушаешь? У него пузырь в голове. Или червяк. Если мы его поставим, кровь зальет пузырь. А если там червяк, даже дурак знает, что червяки не умеют лазить по вертикальным поверхностям. Мы можем его загнать в ловушку в горле.

— Не разворачивай ему горло!

Ледяная пыль поднялась причудливыми изгибами со снега, и ее тут же развеяло ветром. Возможно, то же самое произошло и с душой, что попыталась подняться над телом. Людмила поплотнее закуталась в кофты. В ходе этой неприятной процедуры она пыталась мысленно убежать прочь, туда, где на подоконниках душистые травы стояли просто потому, что они хорошо пахнут, где была жизнь, в которой у детей есть клоун. Она повернулась к горизонту и закрыла глаза, уносясь в свои мечты: квартира со стенами цвета яичного желтка и гладким полом, ее принц каждый вечер приходит к ней. И в мечтах она угощала его дивным мясом, запеченным в фольге, или любимым пирогом, рецептом которого поделилась с ней коллега — Кэтрин, Дебби или Сьюзан, или другая иностранка, проводившая с ней день в радости и веселье в залитом светом офисе, где она работала. Она станет секретаршей, или даже администратором, потому что умеет быть грозной. Большие, пахнущие чистотой мужчины с огромными сильными руками будут работать вместе с ней и с радостью ловить ее знаки внимания.

Но, открыв глаза, она вновь оказалась в сорок первом административном округе Иблильска: горной, жутко ветреной, малонаселенной местности, чьи границы каждый день менялись из-за войны: еще не отдельное государство, но уже не провинция; лишенное крыши чистилище, где звуки звучат гулко, как монеты, падающие в стенах монастыря, где ни на миг не стихает минометный огонь со стороны десятка близлежащих эмбриональных республик.

Макс повернулся к сестре и сплюнул в снег.

— Посмотри, что ты натворила. Мы теперь в дерьме.

— Пасть захлопни, это твоя чертова неповоротливость стоила ему жизни. Посмотри на себя, сколько ты топлива сжег, чтобы проехать крошечное расстояние на своем дебильном тракторе!

— Ха! Вот бы я поржал, потащи ты тело без трактора!

— Ты не знал, что тут будет тело!

— Насрать. Это из-за тебя старик сдох! Просто я застал над трупом человека, подозрительно похожего на тебя!

— Не пизди, я могу быть рядом с его телом хоть каждый день!

— Но в другие дни его тело могло дышать. Старик сдох из-за тебя! А ты хочешь, чтобы я оскорбил святых, не надавав тебе по харе. Перекрестись, пока на тебя не навесили грехов похлеще.

— Ха! А ты…

— Перекрестись!

В небе аэроплан прочертил яркую полосу, пролетая на запад к источнику страстей, слишком высоко, чтобы увидеть молодых людей, не отбрасывающих тени, крестящихся на небо. Они сделали это, чтобы дух Александра смог утечь в сады, хотя бы смутно интересные Богу. Двое типичных молодых ибличан, он — с повадками дикого зверя, она — полная опыта и чистоты, крестились, пока их руки чуть не сломались под весом Небес, и выкрикивали на своем наречье хрипящие и шипящие звуки, бившие в небо словно чечетка. Жители Карачаево-Черкесии думали, что чужие языки — это если не убийство, то извращение их родного языка.