Через семь лет - Олег Диверин Страница 4

Тимоха выслушал внимательно.

– Решила, так решила. На когда назначено?

– Через неделю, в воскресенье, в девять утра. Тимош, я боюсь. Хоть бы Гришка был здесь, а то одна…

Он сгреб ее в охапку, притянул к себе. Она доверчиво уткнулась головкой ему в живот – полагалось бы в плечо или в грудь, но ни туда ни сюда она не доставала. Тимоха потрепал ее по плечу, погладил по голове.

– Ну ладно, ладно. Не ты первая. Конечно, по-дурацки все – первая беременность и аборт. Врач-то хоть хороший? А то натворит чего, потом не родишь или осложнения какие.

Она опять начала всхлипывать.

– Ну прости, прости. Небось и без меня историй нарассказывали.

– Да уж наслушалась, сама выспрашивала. Но я, Тимош, не только операции боюсь. Врач хороший, говорят, осложнений после него не бывает. Только болтают про него разное. Говорят, что когда идут к нему домой, а не в больницу, то он с девчонками… он девчонок… Я с одной говорила, ей тоже в больницу было нельзя. Он ей вколол что-то и ноги к креслу привязал. Она все слышит и чувствует, а сделать ничего не может… Ну вот. Сначала он свои дела сделал, а уж потом аборт.

Тимофей нахмурился и непроизвольно сжал кулаки.

– А почему ты в больницу не идешь? Зачем к нему домой?

Лена даже всхлипывать перестала, оттолкнула Тимофея, вернее сказать, оттолкнулась от Тимофея, ибо с таким же успехом она могла попытаться сдвинуть с места скалу. Глаза ее засверкали укором и обидой в ответ на такое вопиющее непонимание местных реалий.

– В какую больницу я пойду, если там семь человек из моей деревни работают. Да я там только появись, через день вся округа знать будет. Отцу с матерью прохода не дадут. Отец напьется и начнет мать колотить, что она мало меня в детстве лупила и проститутку из меня вырастила.

Она отвернулась и снова тихонько заплакала. Тимофей попытался притянуть ее за плечо, но она вывернулась и забарабанила по его груди кулачками. Тогда он снова сгреб ее в охапку, но не прижал к себе, как в прошлый раз, а просто подхватил на руки этот всхлипывающий и размахивающий руками комок, прижал к груди, чмокнул в нос и подул на нее, как на горячую чашку чая.

– Остынь. К утру что-нибудь придумаем. Обещаю! Мы своих в беде не сдаем.

Лена глянула заплаканными глазами на Тимофея, как бы спрашивая: «Не обманешь?» – и почему-то враз поверила, улыбнулась сквозь слезы, обхватила его руками, зарылась носом в его грудь и оттуда, уже успокаиваясь, забормотала: «Мне же не то что посоветоваться, а даже просто поговорить не с кем. Светка всех любит, она не поверит, что врачи на такое способны. Дашка – совсем ребенок, она даже нецелованная. И Алевтине в рот смотрит – ну да, та взрослая и вся такая… раньше в Дубне в каком-то ресторане, где иностранцы, работала. С ней можно было бы поговорить. Алька – она хорошая, Дашку вон любит, как сестренку малую, пылинки с нее сдувает, мужиков от нее отгоняет, да только у нее у самой такая история, что моя для нее все равно что ничего. Она только посмеется: подумаешь, трахнут меня лишний раз без моего согласия, что со мной сделается. Самой-то два раза в месяц перед своим ментом так отплясывать приходится!»

Она вдруг вздрогнула, вскинула голову и закрыла рот ладошкой.

– Тимошенька! Забудь, что я тебе про Альку сказала! Ее била мелкая дрожь.

– Да убьет она тебя что ли? – улыбнулся ей Тимофей. – Что ты так перепугалась?

Лена выдернула вторую руку из-за Тимохиной спины и зажала себе рот уже двумя ладошками. Глаза ее глядели на Тимофея настолько испуганно и умоляюще, что тот прижал ее к себе покрепче и самым твердым и серьезным тоном, на какой только был способен, ответил: «Уже забыл».

Она еще несколько секунд пристально смотрела ему в глаза и… снова поверила. Вздохнула облегченно, закинула руки Тимохе на шею, вновь уткнулась носом ему в грудь и тихонько заплакала. Но то были слезы облегчения…

На следующий день на корпусе работали все восемь – сторонних работ в этот день не было. Тимоха порывался поговорить с Валькой, но у того, по его собственному выражению, не только «задница, но и передница» были в мыле: один человек подносил раствор кладчикам, двое разносили кирпич и раскладывали столбиками вдоль кладки на расстоянии примерно полтора метра, поэтому кладчику не приходилось бегать к поддону, поставленному на леса краном, и стенки между углами они «гоняли» с такой скоростью, что Валька чуть не бегом носился от угла к углу.

Поднося ему кирпич, Тимоха поймал друга за ворот рубашки, когда тот, подняв угол на четыре кирпича, вскочил, чтобы бежать к следующему.

– Постой!

– Да некогда, Тимоха! Не видишь, что делается!

– Вижу, но мне с тобой поговорить нужно до того, как мы в столовую войдем.

Валька тут же остановился: столовая могла означать только одно – девчонки.

– Пацаны пойдут на обед, а меня тормозни, раствор в банках пошевелить или еще что, сам придумай. Задержимся минут на пять и до столовой идти минут десять. Хватит тебе времени? И Валька рванулся к следующему углу.

Когда шли к столовой, приведя в порядок банки с раствором и вымыв лопаты, Тимофей, почесав затылок, смущенно начал:

– Понимаешь, нравится мне Лена…

Валька перебил:

– Все знают, кто кому нравится: тебе – Кнопка, Равиль спит и видит, как бы «со Светом» переспать, Кашира Алевтину обхаживает, Аркадию и Ремизову все по «барабану» – у них невесты в Москве, а остальные запали на Дашку, но это дохлый номер. Уж с кем с кем, а с ней переспать точно не удастся: сама по себе – недотрога, да еще на пути к ней настоящий цербер в лице Алевтины. Кстати, с твоей Кнопкой тоже вряд ли что-нибудь выйдет – она на какого-то гонщика запала, и там любовь… Мне Светка сказала.

– Ты не мог бы заткнуться и послушать?! Про гонщика я знаю и спать с ней не собираюсь, ну… если только она сама захочет. Я, кореш, о другом. Она от этого «гонщика» на втором месяце…

И Тимоха поведал Вальке историю Лены. Тот присвистнул:

– Во блин! И без аборта не обойтись и идти нельзя. А если к другому врачу, – но сам же себя оборвал, – да что это я, были бы варианты – она бы тебе не плакалась, а ты бы сейчас со мной не разговаривал. Ну давай думать! Значит, на самом деле нужно решить только одну проблему – нейтрализовать доктора. Ну так это просто! Подпольный аборт – это уже дело уголовное. Если девочка придет не одна, то побоится эта гнида что-то еще делать, кроме операции. Да только, зуб даю, он ей сказал, чтобы приходила одна и если вместе с ней заявится еще кто-то, то он даже разговаривать не станет, не то что операцию делать, скажет, что ошиблись дверью. Тут нужен какой-то хитрый ход… А знаешь что, узнай-ка у нее, как она к нему домой напросилась, через кого?

Тимоха внимательно посмотрел другу в глаза: