Оставьте меня - Гейл Форман Страница 4

– Похоже, Мо взяла нашу любимую Страшнульку.

Так назывался оставшийся без лица мишка, без которого Оскар не мог заснуть.

– Лучше забери, – велела Мэрибет. – И можно мне с ним поговорить? Или с Лив?

Пока Джейсон пытался поймать детей, телефон издал скорбный голодный звук, осталось десять процентов, а через несколько секунд еще раз пискнул и отрубился.

– Я скоро приеду, – сказала Мэрибет. Но ее уже никто не слышал.

* * *

Через некоторое время появился пожилой врач с галстуком в горошек. Он сказал Мэрибет, что его зовут доктор Стерлинг и что он дежурный кардиолог.

– На одной ЭКГ мы заметили аномальные отклонения, поэтому пришлось сделать второй анализ крови, и он показал повышенный уровень тропонина, – начал объяснять он.

– Но ведь до этого кардиограмма была нормальная.

– Такое бывает, – ответил он. – Я предполагаю, что у вас случился, как мы иногда его называем, «заикающийся инфаркт».

– Что? – переспросила Мэрибет.

– Ишемия, длится она, наверное, в течение последних суток или около того, поэтому у вас возникали периодические боли, а теперь, судя по анализу крови, одна из артерий полностью блокирована.

– А-а. – Мэрибет понимала с трудом. – Ясно.

– Поэтому мы отправим вас в кардио-лабораторию, там просмотрят сердечные артерии, если тромб найдут, сразу поставят стент.

– Когда?

– Сейчас же. Как только вас перевезут на нужный этаж.

– Сейчас? – Она посмотрела на часы. Половина восьмого. – Пятница, вечер.

– А вы на танцы собрались? – Он был явно доволен своей шуткой.

– Нет, я просто подумала, может, поставим этот стент на следующей неделе?

– Нет. Надо успеть, пока чего необратимого не случилось.

Необратимого. Мэрибет это слово не понравилось.

– Ладно. А это долго? В смысле, когда меня отпустят?

– Ох и ох, вы всегда так спешите? – спросил врач и снова засмеялся, и на этот раз его смех прозвучал обидно, как будто с подтекстом: «Понятно, как вы себя до такого довели».

Но на данный момент у нее по квартире бегали двенадцать оголтелых четырехлетних детей. Кому-то надо будет за ними убрать, отыскать крекеры-«рыбки», которые Мо постоянно прячет в шкафу, или грязные подгузники, которые Таши постоянно оставляет в мусорном ведре на кухне (потому что Эллери до сих пор какает только в «памперсы»). Кому-то надо на следующее утро сделать оладьи с шоколадной крошкой, предварительно убедившись, что все необходимые ингредиенты есть в наличии.

И все это только за сегодня. А в последующие дни кто-то должен водить детей на балет, на футбол, к логопеду, на встречи с другими детьми, на дни рождения. Сходить в магазин и купить костюмы на Хеллоуин, к педиатру – на прививки, к зубному – на чистку. Кто-то должен думать о том, что приготовить, покупать продукты, платить по счетам, выкраивать деньги. Кто-то должен все делать, в то же время успевая на настоящую работу.

Мэрибет вздохнула.

– Просто у меня дома куча четырехлетних детей и много дел на выходные.

Врач окинул ее долгим хмурым взглядом. Мэрибет тоже посмотрела на него, этот человек ей уже разонравился, еще до того, как сказал:

– Вы хоть понимаете, что у вас был инфаркт?

Воспользовавшись телефоном медсестер, Мэрибет позвонила Джейсону и снова включился автоответчик. Она как можно спокойнее рассказала, что происходит: что ее оставляют на ночь, возможно, и на все выходные. Диагноз «инфаркт» она не назвала. Не смогла себя заставить. Как и не призналась, что боится. «Приезжай, как только сможешь, пожалуйста», – попросила Мэрибет автоответчик.

* * *

Мэрибет начала заполнять документы для приема в больницу. В некотором смысле это успокаивало, может, потому что казалось привычным. Она уже сталкивалась с подобными анкетами перед кесаревым и перед тем, как Оскару вставляли трубки в уши. Имя, адрес, номер медстраховки, социального страхования. И все сначала. Это внушало какой-то дзен. До тех пор пока не пошли вопросы о семейном анамнезе.

На них Мэрибет всегда терялась. О том, что ее удочерили, Мэрибет узнала в восемь лет. Но тогда это был лишь новый факт о себе: «Я живу на Мейпл-стрит. Мой велик – синий «швинн». Я пишу правильнее всех в третьем классе. Меня удочерили». Мыслей она этому особо не посвящала до тех пор, пока не попыталась забеременеть сама, тогда-то и возникла куча вопросов, на которые не было ответов: Есть ли в семье португальцы? Евреи? Каджуны? Был ли у кого синдром Дауна? Волчья пасть? Болезнь Хантингтона? Бесплодие? Ну, хоть на последний вопрос она могла ответить, по крайней мере, что касается ее биологической матери, но все остальное оставалось загадкой.

А когда родились дети, загадок стало только больше. Оскар получился точной копией отца: такие же карие глаза и слабый подбородок, а Лив в шестнадцать месяцев была блондинкой с зелеными миндалевидными глазами, и суровая, настоящий диктатор, Джейсон шутил, что она уже демонстрирует задатки будущего лидера, вроде Шерил Сэндберг ^[1] или даже Хилари Клинтон. «Ты уверена, что тебе на оплодотворении не подсунули чужую яйцеклетку?» – этот остроумный вопрос ей задавали не один раз.

Эта шутка задевала. Потому что Мэрибет не понимала, откуда у Лив эти светлые локоны, словно у принцессы, от кого эти яблочно-зеленые глаза, уж не говоря про их пристальный взгляд. От нее? Или от Джейсона? Или от какого-то родственника из ее семейного древа, о котором нет никакой информации? Глядя на дочь, эту генетическую загадку, Мэрибет ощущала если не грусть, то хотя бы просто укол печали. Но размышлять об этом времени не было. Близнецы же.

На вопросы в анкете она отвечать не стала.

Незадолго до десяти в палату ворвался Джейсон.

– Ох, Лоис. – Он воскресил ее старинное прозвище, которым не пользовался уже годами, и Мэрибет заподозрила, что ему тоже страшно. Они были знакомы полжизни и даже после десятилетнего разрыва могли отыскать в темноте чувствительные точки друг друга. Мэрибет знала, что Джейсона опечалила ее госпитализация. Так же было и перед кесаревым сечением, хотя позднее он признался, что пугала не столько предстоящая операция, сколько снившиеся ему кошмары о том, как она умирает при родах.

– Привет, Джейс, – тихонько ответила Мэрибет. Хотелось добавить «я тебя люблю» или «спасибо», но она испугалась, что расплачется, если скажет это. Так что вместо этого Мэрибет поинтересовалась, где дети.

– У Эрла.

Если на эмоциях играть в «камень-ножницы-бумагу», раздражение убивает сентиментальность.

– У Яблонски? Ты что, шутишь?

– Было уже поздно.

– И ты оставил их у этого мизантропа и, возможно, алкоголика, который живет под нами? А бумажки с надписью «Дети для битья» ты на них не повесил?