Котенок Господа Бога. Рождественские истории (сборник) - Людмила Петрушевская Страница 4

Миллионы подошв оставили на них свои следы, а это даром не бывает!

Это знак того, что там, наверху, есть что-то очень важное.

И действительно, все улочки вели к огромному храму.

Данный храм был особенный: там хранилась древняя гробница юной девочки, христианки, которая не отказалась от своей веры и была замучена. В народе говорили, что потерявшиеся невесты, которые прикасались к этой гробнице, находили свою судьбу.

Так что за множество веков ладони бедных девушек загладили все уголки огромного каменного саркофага.

Потому что город Н. был городом единственной любви, так было сказано в старинных хрониках. Той любви, которая оставалась на всю жизнь у несчастных мальчиков и девочек.

Но об этом мало кто знал из приезжих. То была местная сказочка, для своих.

Наша художница, домашние звали ее Ая, тоже прикасалась впоследствии к этой священной гробнице, но толку было мало, любимый все ее не находил.

Они потеряли друг друга еще давно.

История началась в тот год, когда родители впервые привезли ее в эти места.

На второй день Ая шла поздно вечером по улице вверх, взбиралась домой, потому что ходила одна в кино: папа с мамой разрешали ей делать все что вздумается. Да она бы и не позволила никому распоряжаться своей судьбой.

Никому, кроме одного человека.

Она встретила его той ранней ночью на улице. Он тоже шел совершенно один, он как будто бы потерялся и как будто бы кого-то искал, растерянный прохожий: так он выглядел.

На этом молодом человеке был белый легкий костюм.

Молодой человек шел, заложив руки за спину, отчаянно одинокий странник.

Ая вдруг до слез пожалела этого ночного незнакомца, настолько непохожего на всех окружающих парней, которые лениво ходили по городку в майках, шортах и шлепанцах или с треском, в дыму, протрясались мимо на мотороллерах.

Ая остановилась за уголком, чтобы тот странный прохожий не подумал, что за ним подсматривают, и ждала с бьющимся сердцем, когда затихнут его шаги.

Потом она тронулась в свой путь наверх, и вот тут, в одном из завитков-закоулков, на уходящей в сторону моря лестнице, она опять увидела человека в белом летнем костюме. Он стоял, прислонившись головой к стене, и снизу в упор смотрел на Аю.

От неожиданности она поздоровалась. Он тоже поздоровался. Потом он спросил, который час. Она сказала.

А затем уже она спросила его, почему он не посмотрит на собственные часы на своей собственной руке.

Он ответил, что эти часы давно стоят.

Так начался их разговор.

Они в это время уже шли вместе, взбираясь по выглаженным, светящимся под фонарями плитам. Они добрались до храма, потом стали спускаться серпантином улочек вниз, вниз, вниз.

У Аи кружилась голова от счастья. Всего-то ей было шестнадцать лет.

И теперь каждую ночь они гуляли вместе, и всего этих ночей было четыре.

На пятую Аю уже увезли.

Но увезли ее не одну. Весной у Аи родилась девочка, тихая и печальная, с огромными глазками, очень похожая на своего отца, того человека в белом.

А все дело в том, что Ая не успела сказать ему своего адреса, она не знала, что родители, всполошенные ее отсутствием каждую ночь, поменяли билеты на самолет с большими затратами, чтобы спасти свою девочку от этой бешеной любви.

Спасли, увезли, плакали, говорили, что дед умирает и просит приехать, он кричит, не сторожить же мне ее с ружьем! Он что-то заподозрил и звонил чуть ли не каждые полчаса.

Увозя Аю, родители твердили, что потом мы вернемся, скоро, очень скоро. Только успокоим деда, он же старенький, волнуется.

Правда и то, что дед кричал эти слова про ружье уже много лет – сначала по поводу своей жены, потом по поводу дочери и вот теперь по поводу внучки. Поскольку все они были, по его мнению, несравненные красавицы и их надо было охранять именно с оружием в руках.

Но дед действительно плохо себя чувствовал (вот уже десять лет) и не любил оставаться дома один.

Конечно, они больше не вернулись в тот городок у моря.

Как будто бы у семьи не нашлось больше денег снова туда ехать, да и снять жилье уже было невозможно – ту квартирку они заказали заранее, за полгода.

Так они объясняли – и рассчитывали, что девочка утешится, найдет себе мужа, и все пойдет как полагается.

Самое главное, что она даже не знала полного имени своего мужа – Ая так его называла, мой муж. Как будто бы его величали Микки, Мик.

Той зимой она удрала из дома, специально приезжала одна в этот городок, заняла денег у двоюродной тетки и по секрету поехала.

И ходила, ходила по скользким, залитым дождем камням, особенно в семь вечера и в семь утра. И прикасалась к гробу святой девочки Эуфимии, своей ровесницы, которой было столько же лет, когда она погибла.

Ая тоже подумывала, а не умереть ли – тут это произошло бы очень быстро, высокий берег, ночь, скалы, море.

Но потом она все-таки вернулась домой к своим почерневшим от горя родителям и взбалмошному дедушке, которые плакали целую неделю, ничего не зная о судьбе своей девочки.

Дед, кстати, перестал разговаривать с внучкой – на целых два часа.

А ведь она даже не нарисовала бы лица своего любимого, забыла его напрочь!

Все дело в том, что Ая стеснялась тогда смотреть на него, а точнее сказать, даже боялась, как будто ее могла ударить молния от одного взгляда на его лицо.

Единственное, что Ая запомнила, это были часы Микки. Они отличались строгой красотой, стрелки их были четкие, старинные, золотые, и что-то странное в них было. Что-то магическое, притягивающее взгляд. Может быть, то, что они стояли – раз и навсегда застыли на цифре семь.

Ая однажды спросила, почему он их не заводит, и Микки ответил, что на семь часов ему была предсказана одна очень важная встреча, одна на всю жизнь. И с тех пор он ждет.

Это была точно не их встреча, они-то столкнулись в одиннадцать вечера. Поэтому-то Микки и не придавал их свиданиям слишком большого значения, он ждал всегда своего часа, семи утра, и не ложился спать до этого времени. А Ая убегала от него еще в темноте, не дожидаясь семи утра и надеясь, что родители уже спят.

Но все это было и прошло, и то, что для семьи Аи было трагедией, для нее самой оказалось счастьем.

Она все-таки закончила школу, потом художественное училище, стала художницей, дочка ее росла на редкость спокойным ребенком, единственно что – она всегда как будто чего-то ждала, ее огромные светлые глаза, глаза отца, светились надеждой, хотя ей было-то всего десять лет.

Имеется в виду, что ей исполнилось десять лет той весной, время прошло быстро, как ему и свойственно.