Мачо - Надежда Нелидова Страница 4

– Хоть сейчас не ври, тебе не больно.

Он размашисто походил по комнате, пытаясь успокоиться.

– Сегодня был доктор. Девочка истощена… Она уже плакать не может… понимаешь ты, плакать не может! Дрянь такая! Ты не отпирала двери патронажной сестре, наврала ей, что увезла Люду на дачу. Наврала, не отпирайся!

Челюсти у него прыгали, он всхлипывал, по его трясущимся щекам, по носу текли слезы, он морщился. Елена Андреевна сидела, втянув голову в плечи, и снизу вверх смотрела на мужа. Она никогда не видела мужчин плачущими, тем более его – сурового, седого, величественного. «Ты… Вы страшная, гнусная женщина!» – сказал он.

На следующее утро за завтраком, не глядя на жену (она решила выглядеть потерянной и жалкой, минимум косметики):

– Вероятно, вы понимаете, ваши дикие фантазии… а также ваши любовные похождения пятилетней давности на даче у Юрицких (Боже, откуда он узнал?! Или знал, но молчал?)… – у него дернулись бритые губы. – Дочь останется со мной, – сказал он после долгого молчания.

Елена Андреевна знала, какие слова должны были заполнить паузу. Она сидела помертвевшая – это была гибель для нее. Возвращаться к нищей матери в захолустный городок? Распрощаться с роскошной столичной жизнью, с косметичкой и портнихой, с тем, без чего она уже жить не могла: без постоянного, с утра до вечера, ухода за собой, без восхищенных, провожавших ее, недосягаемую за стеклом низкой блестящей машине, мужских взглядов? Боже, лучше смерть!

В спальне она зарыдала, ничком повалившись в подушки, вцепившись ногтями в пышные волосы. Теперь она лихорадочно соображала, полагается ли на этот случай какое-нибудь пособие, и горько сожалела, что, по совету балерины, не обзавелась знакомым адвокатом, не заключила брачный контракт. Но у нее еще оставалась надежда, что муж отойдет от гнева, одумается. Из-за такого пустяка разводиться, его за это на службе по головке не погладят.

Второй мыслью было: немедленно телеграфировать матери, умолять приехать, она поддержит. Но не сама ли Елена Андреевна не только отучила мать от ее восторженной мечты поселиться у дочки в столице, но и деликатно, постепенно дала понять, что ее гостеванье здесь нежелательно.

Оставалось одно: ждать.

Муж вместе с девочкой и домработницей временно поселился у сестры, одинокой пожилой женщины, перевез только личные вещи, детское белье, игрушки.

Скоро он позвонил, и они поговорили уже спокойно. Официального развода не будет, сказал он, по крайней мере до его выхода на пенсию. Но и жить по-прежнему в одних стенах с нею он считает невозможным. Денежную помощь по мере сил будет оказывать, но пусть Елена Андреевна начинает подыскивать потихоньку работу – вероятно, тогда дикие от безделья фантазии не полезут ей в голову.

Елена Андреевна, быстренько сориентировавшись, в свою очередь заявила, что хотя она была оскорблена напрасно (она выждала паузу; но на том конце провода молчали), она согласна не поднимать шум в высоких кабинетах при одном условии: на размен пятикомнатной квартиры она не пойдет никогда в жизни. Пусть муж сам рассудит: равных их квартире по планировке, по расположению дома в Москве раз-два и обчелся.

Скоро она совершенно успокоилась, узнав от знакомой подполковницы, что муж отделывает под жилой дом дачу в Мытищах.

А ровно через две недели Елена Андреевна получила деньги от мужа и возликовала: он переслал ровно треть зарплаты!

Но не могла же она убирать безраздельно отныне ей принадлежавшие пять комнат! Елена Андреевна переборола злость (из-за этой вредной доносчицы-старушонки заварилась каша) и позвонила Лидии Михайловне. Сначала строптивое дрянцо категорически отказало ей в просьбе и даже бросило трубку. Но через день все же она приехала, открыла дверь своим ключом и молча привычно и быстро произвела уборку.

Наверняка, муж заставил ее. И Елена Андреевна возликовала вторично: ну конечно, он одумается, вернется. Ютиться втроем в развалюхе, на урезанной зарплате… И потом ночные воспоминания о ее соблазнительно-покорном ослепительном теле сведут его с ума.

Наиболее досадным неудобством было то, что она совершенно не умела распорядиться деньгами, в этом вопросе была беспомощнее ребенка. Уроки экономии, в свое время преподанные матерью, давно выветрились из памяти, от хозяйственных забот ее освободили муж и Лидия Михайловна. Денег не хватало, и это было ужасно неприятно. Вероятно, поэтому в последнее время косметички Людочки все чаще не оказывалось дома, а пьяненькая Зоя в десятый раз лезла с поцелуями и божилась, что через неделю платье точно будет готово к примерке.

Однажды ей даже пришла в голову мысль: самой подать на развод и вторично выйти замуж, сделав еще более блестящую партию. Пусть ее избранником станет артист, писатель, еще лучше состоятельный иностранец. Но вспомнила, что она является не выездной как супруга военного чина – даже здесь муж сумел насолить ей. И потом новое замужество – это новые хлопоты. А новые хлопоты – новые морщины.

Волей-неволей пришлось Елене Андреевне подыскивать работу.

Окончить бухгалтерские курсы, устроиться куда-нибудь в учреждение, где в тесном кабинетике (да привыкшая к свежему воздуху Елена Андреевна сразу в обморок упадет!) шуршать пыльными бумажками, слушать, как хвастаются друг перед дружкой убогими двухсотрублевыми кофточками и духами-суррогатами, сплетничают, и пьют суррогатный чай десяток ученых московских дам – одна умнее, начитаннее и безобразнее другой – это было не для Елены Андреевны. Они будут злобно завидовать ее нарядам, туфлям, ее косметике, ее ослепительной коже, а за глаза станут называть «тупицей» и «генеральшей»… Ну, нет.

Выручила балерина. Она предложила устроиться во вневедомственной охране, в ее театре. Елена Андреевна расплакалась: Бог мой, до чего она дошла – работать сторожем, в фуфайке, с берданкой за плечами! Но потом поняла, что лучше места ей в жизни было не сыскать. Через две ночи на третью она подъезжала к театру, проходила в теплую комнатку под служебной лестницей, вынимала из потайного шкафа раскладушку, из сумки – атласную подушечку и, сделав массаж и наложив на лицо крем, засыпала на всю ночь младенческим сном. И во сне держала уголки рта приподнятыми.

* * *

С балериной они дружили с незапамятных времен – если можно считать дружбой совместные чаепития в столице и ежегодные умопомрачительные поездки на море, в военный санаторий по путевкам мужа – сам он предпочитал отдыхать у отца на Мещере.

Это была единственная близкая женщина из знакомых Елены Андреевны, и Елена Андреевна была единственной близкой знакомой балерины. Они как бы делали друг для друга исключение.

Они созванивались, Елена Андреевна подъезжала, звонила бронзовым колокольчиком. Дверь открывала высокая угрюмая домработница. Она проводила гостью через множество комнат с паркетными полами, с высокими сводчатыми потолками.

В кабинете хозяйки по углам стояли высокие, в рост человека антикварные вазы с искусственными, мертвыми пыльными цветами, на полках – дореволюционные костяные, в трещинках, пожелтевшие бюстики. Громоздился, на ножках в виде львиных лап, письменный стол, заваленный бумагами, раскрытыми томами книг. Все это, как водится, было покрыто слоем пыли. В такой обстановке было бы очень эффектно снимать мемуарный фильм о старейшей балерине отечественной сцены.