Дверной проем для бабочки - Владимир Гржонко Страница 4

Билли вылез из душа, оделся и спустился вниз, в столовую. Длинная анфилада комнат заканчивалась библиотекой со старым камином, похожим на раскрытый от изумления рот. Большие серые булыжники, из которых был сложен камин, казались Билли морщинами на этой навсегда удивлённой физиономии. Иногда камин напоминал ему лицо отца, тоже очень удивлённое, когда много лет назад отчаявшийся преподаватель музыки сообщил ему, что у Билли МоцЦарта совершенно нет музыкального слуха. И поэтому продолжать заниматься его музыкальным образованием было бы по меньшей мере… м-м-м… нецелесообразно. И — вот любопытно! — этот разговор состоялся тоже в день его, Билли, рождения. Что происходило дальше вспоминать совершенно не хотелось, тем более что сегодняшний день и без того обещал быть пренеприятнейшим.

В столовой появилась кузина Матильда, как всегда, и особенно по утрам, всем своим видом старательно изображавшая, что мир совершенен и прекрасен, как на картине, висевшей над обеденным столом: яркий солнечный полдень — такой яркий, каким бывает только во сне, — и широкая зеленая улица — тоже, как во сне, безлюдная. Если в этом нарисованном мире чего-то и не хватало, так только самой Матильды… Но вот, впрочем, и она!

— Милая Матильда, — сказал Билли как можно более язвительно, — не сделать ли нам на денёк перерыв? Пусть сегодня будет хмуро и уныло. Нужно изредка менять настроение. Нет, серьёзно: после холода, дождя и слёз…

— Знаю, знаю, солнышко! После плохого хорошее кажется еще лучше, — перебила его Матильда, молодая, полная и не очень красивая женщина. Всё в ней было раздражающе крупным: ноги, руки, груди, черты лица. И всё равно, на нём, этом лице, выделялись большие, пухлые и какие-то нескромные губы. Может быть именно из-за них Билли называл ее «радостной пираньей». Хотя какие губы могут быть у рыбы? И уж по-рыбьи холодной Матильда, конечно же, не была…

— У гения свои представления о мире, — заметила тётушка Эллен, когда он как-то сообщил ей, что при виде кузины ему хочется постучать по стеклу и проверить, не кинется ли Матильда, как рыбка в аквариуме, на поиски корма.

— Может быть, — добавила тётушка, — она тебе кажется русалкой, а у них, говорят, очень даже не холодная кровь… Но если ты завел этот разговор, чтобы выпытать у меня, кто её отец, то извини… Тётушка привычно приподняла брови и удалилась.

Матильда уселась за стол, аккуратно положила ладони на скатерть и ласково улыбнулась. Похоже, она была единственной в доме, кто не воспринимал его всерьёз. Никак она не может привыкнуть… А эти её постоянные подковырки, а смех со значением?! А чего стоит эта её дурацкая привычка называть всех, и его в том числе, «солнышко»?! Эх, дать бы ей, дуре, по голове! Билли вдруг представил себе, что он со всего размаху бьет Матильду. И отчётливо увидел, как, опрокидывая стул и стол, но не теряя при этом своего утренне-радостного выражения лица, она со стуком валится на пол, и её короткая юбка задирается, открывая мощные неженские ляжки… Но даже и после этого Матильда не стала бы относиться к нему по-другому.

— А где мама? — спросила она, не догадываясь, что лежит на полу истерзанная и с пышных губ по-киношному стекает струйка крови. — Всё ещё плещется в бассейне?

— Наверное, — гася разыгравшееся воображение, коротко ответил Билли и уселся в противоположном конце стола, откуда хорошо был виден камин. Появилась Леди с подносом и взглядом спросила, наливать ли Билли кофе.

— И эта тоже дура! — подумал Билли. — Эти бабы сведут меня с ума. Если уже не свели! Каждое утро одно и то же…

Леди, разлив кофе, давно уже ушла, а Билли всё ещё не знал, куда ему девать скопившееся, как кислая слюна во рту, раздражение. Ну да, конечно, — день рождения! В полдень соберутся все эти идиоты, и он будет вынужден снова сесть за рояль и играть!

В его пятнадцатый день рождения профессор консерватории Эпштейн заявил, что даже развившийся путем многочисленных тренировок музыкальный слух и неистовая работоспособность не могут заменить таланта… Категорически не могут! Впрочем, он, конечно же, не считает своё мнение истиной в последней инстанции, потому что в искусстве, как известно… Ничего, сказала тогда тётушка Эллен, всё это ерунда. Прямой, хотя и дальний, потомок великого человека — это, во-первых, кровь, а, во-вторых, есть ещё и другие способы… В нынешние времена в консерваторию могли бы не принять и Самого, что ж говорить о Билли!

Почему, подумал тогда молодой прыщавый Билли, почему его прадед мог быть счастлив и удачлив, разводя кур где-то в Европе; дед играл на нью-йоркской бирже и тоже был вполне доволен жизнью. И успешен в делах настолько, что отцу вообще не оставалось ничего другого, как, скупив чуть ли не половину Манхэттена, внести свой вклад в семейный бизнес, только лишь затруднив себя произведением на свет сына. Почему именно он, Билли, обязан стать продолжателем дела великого музыканта? Какая всё-таки глупость и несправедливость!

Потом произошло очень неприятное и странное событие. Тётка Эллен, подгоняемая ответственностью, взваленной, как она любила повторять, на её слабые женские плечи умершим братом, однажды ворвалась в ванную комнату, где разомлевший и потерявший бдительность Билли сидел на корточках в теплой мыльной воде. Он и сам не понимал, кого именно в тот момент воображал: недавно уволенную горничную; свою маленькую, но уже очень взрослую кузину Матильду; или (сейчас об этом и подумать противно!) худенькую и молодящуюся тётку Эллен. И вот когда эта тётка появилась перед ним в самый-самый момент, он не сразу и сообразил, настоящая ли она или накатывающийся восторг просто материализовал её образ. Никаких хотя бы отдаленно правдоподобных оправданий найти было совершенно невозможно! Какие, к чёрту, оправдания, когда он всхлипнул, дёрнулся, стараясь удержаться на скользком краю пропасти (или это был край ванны?), но не удержался и рухнул в неё (или только плюхнулся в воду?). А на длинном тёмном бархатном халате тёти Эллен появилась неожиданная и предательская капля. Билли сжался в остывшей мыльной пене и почувствовал, что сейчас по-дурацки расплачется. А затем случилось невероятное. Вместо того, чтобы гадливо удивиться, закричать или хотя бы округлить глаза, тётушка слегка сморщила свой невысокий лобик и внимательно и заинтересованно посмотрела на скользящего теперь к другой пропасти — пропасти отчаяния — племянника. Потом неожиданно поставила ногу на бортик ванны, тяжёлые полы халата при этом разъехались, и Билли увидел её белое с синеватыми жилками бедро.

— Да, — задумчиво и как бы обращаясь к самой себе сказала тётушка Эллен, — да, ты уже взрослый. Почему-то эта мысль не приходила мне в голову…

А Билли уставился на эту голую ногу и с ужасом понял, что именно её — свою тётку — он и представлял в своих фантазиях. Но то была воображаемая, несуществующая тётка. А сейчас перед ним стояла живая, настоящая… И, оказывается, у неё такие вот живые, настоящие ноги, и она… Ознобец всё ещё сворачивал его кожу в тугие гусиные комочки, а тётушка уже поправила халат, деловито сняла с бархата позорную каплю, растёрла её между ладоней и зачем-то понюхала кончики пальцев.

— Одевайся, — изрекла она своим обычным тоном, — и сразу иди в мой кабинет. Да, скажи Леди, чтобы она принесла туда горячего чая для тебя и коньяка для меня. Я, кажется, заслужила рюмку хорошего коньяка, да и тебе несколько капель спиртного не повредит.