Жизнь без шума и боли - Татьяна Замировская Страница 4

Where is my favourite clown? [1]

«Ты выжил, – говорит ему врач. – Поздравляю, садись на кушетку, уже можно сидеть. Можешь и домой идти, если хочешь, – ты выжил».

Ваня садится, трогая пальцами белые бедные простынки на каталке и резные желобки на коже тонкого черепа… Ему кажется, что уйти невозможно – как будто у него нету то ли ногтей, то ли корней волос («А как тогда волосы держатся в голове?» – думает бедный Ваня), то ли еще какой-то глупой части астрального тела. Возможно, пока врач боролся с темнотой, чтобы Ваня выжил, пришел черт-делец и купил у врача Ванину жизнь в обмен на Ванину улыбку (он читал такую книжку недавно) или корни волос.

Ваня пробует улыбнуться, проводит рукой по губам – фухххх, мягкие, смайл работает.

«А где мои игрушки, я их тоже заберу, – вдруг вспоминает он. – Мотоциклик, мягкий резиновый молоток, кукла Желюзями, свинцовый Петрушка».

Врач снимает очки, протирает их полой белого бедного халата. «Бедный халат, – думает Ваня, – измазан кем-то раздавленным, едой испачкан, некому обстирывать врача».

«Ты выжил, – повторяет врач. – А они – нет. Мотоциклику вырезали печень и не успели вставить новенькую, мягкий молоток ухнул в пропасть, как будто специально, куклу Желюзями обманул капитан Мронский, и она из-за этого покончила с собой, наглотавшись стеклянных трубочек для нюхательного табака, а со свинцовым Петрушкой случилось такое, что я не буду даже говорить, детям нельзя говорить про это».

«Так я зря, получается, выжил», – смеется Ваня, все еще радуясь не купленной чертом улыбке.

«Ну, получается, зря, – подтверждает врач, – зато мне, возможно, дадут премию». Врач хочет улыбнуться, но не может и не умеет – и когда Ваня смотрит в его грустные свинцовые глаза, он видит, что рот вышит серебряными ниточками, а на самом деле его нет – ни рта нет, ни невозможности улыбки, получается, нет, ни разговора никакого не вытечет из нитяной подушечки врача.

«Выжил, – думает Ваня, – и даже не поговоришь об этом ни с кем Хоть бы кукла Желюзями осталась – сидели бы с ней на подоконнике, жевали ирис и болтали о смерти, как это было миллионы недель сладчайшего прошлого назад. Или свинцовый Петрушка – пили бы чай из яичных скорлупок, словно новорожденные, и он бы опять рассказывал мне о настурциях и мастурбации – все, что он знает. А куда теперь ушли его знания? К Богу? Богу не нужны такие знания, еще чего. Он и без моего Петрушки все знал», – морщится Ваня.

Ваня прощается с вышитым красными нитками врачом, еще раз улыбается, чтобы временно отогнать мысли о сделке, и уходит домой – в пустой красивый дом, где можно до утра думать о том, кому и как все же можно загнать эту идиотскую улыбку и корни вьющихся волос, – суки, ну пускай бы Петрушку хотя б вернули.