Границы из песка - Сусана Фортес Страница 4

Первые страницы газет в киосках на улице Марин — словно пожелтевшая кожа больной Европы. Филип Керригэн смотрит на сутолоку кривых улочек, на женщин в разноцветных накидках, закрывающих все лицо, на небо и неподвижные облака, кладет несколько монет в деревянный ящик под витриной, просматривает первую полосу, затем разворачивает газету, и внимание его тут же приковывает одна из колонок, где помещено короткое сообщение о стычке на границе Рейнской области. Пока напряженный взгляд перебегает со строчки на строчку, Керригэн думает, что несмотря на заявления Рейха, пытающегося затушевать инцидент, и призывы французского генерального штаба к спокойствию, немецкие войска рано или поздно нарушат Версальский договор. Сложив газету, он по улице Либертэ направляется к площади Франции, где расположены иностранные представительства. Британское консульство находится в старинном дворце с арабесками у входа, возле которого несут вахту двое солдат в белых кепи и красных мундирах. Керригэн останавливается у дверей, возможно, сравнивая это пышное сооружение с мрачным зданием в викторианском стиле на Блумсбери-сквер, где у лифта висит металлическая табличка с надписью London Times, а на этажах раздается адский треск пишущих машинок. Пробыв в консульстве не более двадцати минут, он выходит, и лицо его не выражает ничего, кроме скуки и отвращения, причем это отнюдь не маска, поскольку в данный момент его не видит никто, ради кого стоило бы подобную маску надевать. Кто знает, о чем он думает, — может быть, о тех усилиях, которые прикладывают сотрудники министерства иностранных дел, чтобы поверить в собственную ложь? Как бы то ни было, он пересекает улицу и медленно направляется к медине вдоль стены одного из танжерских комиссариатов. Вот мимо промелькнула женщина в чадре. Только в Африке можно увидеть такие глаза: блестящие и влажные, черные, как антрацит, веки слегка подкрашены сурьмой. Провожая ее взглядом, Керригэн чувствует укол будущей ностальгии. Этот город овладевает тобой: матовые тени на улицах медины; всепроникающий запах барашка со специями, смешанный с запахом мочи во внутренних двориках, где толкутся москиты; желтый вечер, умирающий за kasbah [12]; умиротворение гашиша, успокаивающего нервы и усмиряющего страсти. По сравнению со всем этим что значат для него Блумсбери-сквер, пивной бар «Фрини'с» или джем, изготовленный «Кросс и Блэкуэлл»? По улице Сьяген он направляется в кафе «Тингис». Ему не хочется идти сейчас в «Париж», потому что как раз сейчас ему меньше всего хочется встречаться с коллегами или консульскими чиновниками вкупе с их прекрасными женами.

Бывают моменты, когда человек одновременно чувствует тяжесть, будто на плечи ему давит каменная плита, и легкость, абсолютную ненужность всего — жизни, профессии, родины… В подобные моменты он видит себя таким, каков есть: чуть больше пятидесяти, белки в красных прожилках, непроходящая усталость, истерзанное тело, пустая душа… Он делает большой глоток сладкого чая с сильным запахом мяты. В висках отдается шум улицы, стук деревянной кувалды, которой кто-то неизвестно зачем бьет по доскам. Дело, связанное с вольфрамом и передатчиками, никак не идет из головы. Италия вот-вот вторгнется в Абиссинию, немецкие войска движутся к Саарской области, а дипкорпус делает вид, будто вольфрам и передатчики имеют не больше значения, чем невинные швейные машины. Дипломатия фунта стерлингов в чистом виде. «Wait and see» [13]— так лаконично выразил свою позицию сэр Джордж Мэйсон, сидя у себя в кабинете в департаменте Западной Европы. Ни намека на Британское общество нежелезистых металлов, ни ответа, ни разъяснения, ничего. Вот так обстоят дела в Танжере — открытом городе с неуловимой сутью, в который привозят грузы неизвестно откуда приплывшие суда, где все пропитано новостями, исчезающими так же быстро, как появились. Телеграммы, доклады, «горящие» материалы — все сметает ветер.

Керригэн зажигает сигарету, прищурившись, смотрит в зеркало за стойкой бара и видит группу танжерцев, мирно покуривающих и попивающих чай со сладостями под вращающимся вентилятором. В глубине, не очень хорошо различимое из-за дыма — лицо женщины, явно иностранки, чуть склонившейся над столом. Он задерживает на ней взгляд: белый европейского покроя костюм с темно-синим шелковым шарфом невольно привлекает внимание. Она пишет что-то на клочке бумаги, затем задумывается, зажав в зубах ручку, несколько раз нервно встряхивает головой, наконец рвет записку и замирает, рассеянно глядя на улицу. Керригэн наблюдает за ней в зеркало, словно рассматривает картину: немного неправильные черты, не поддающиеся описанию, странным образом усиливают ее притягательность. Она напоминает ему другую женщину, тоже бледную, молодую и нерешительную. Есть вещи, которые только бередят старые раны, например, назойливое жужжание насекомых, молчание, жара, физическое влечение, овладевающие тобой образы… Керригэн достает из кармана несколько монет и с отсутствующим видом начинает перебирать их, то выстраивая в столбик, то опять рассыпая. Интересно, как влюбляются женщины? Этот вопрос переносит его в комнату со стенами в мелкий цветочек, и он вспоминает волосы той, другой девушки, пушок во всяких тайных местах, ее невесомость, когда она, обнаженная, двигалась по комнате, слезно парила в воздухе. Он прекрасно знает, что это за девушка. Он видит ее руку, теребящую занавески, серые воды Темзы за окном, изгиб ее тела, когда она поднимает с пола одежду, слышит, как тихо, но решительно она говорит — нет, никогда. В конце концов, все понятно, любой женщине было бы тяжело выносить такую жизнь. Керригэн закрывает глаза, забывая вынуть изо рта потухшую сигарету.